Я снова тонула. И в этот раз не в ледяной реке из моих снов, а в алой раскаленной лаве. Сжигающей мою плоть, плавящей кости, но так и не убивающей. Не знаю, чем я заслужила этот ад, но мучительная боль не прекращалась ни на мгновение. Хотелось кричать, но было нечем. От внутренностей давно ничего не осталось…
А затем я услышала вдалеке знакомые голоса, и жар постепенно начал стихать, иногда еще накатывая волнами, но каждая последующая была все слабее и слабее. До тех пор, пока не исчезли совсем, оставив после себя противную слабость и пустоту. Благословенную пустоту.
Пустота вскоре сменилась сном. Цветным и глупым сном ни о чем. Единственное, что я запомнила, — в этом сне был Рихтер, смотревший на меня глазами моего мужа и улыбающийся мне его улыбкой. Это было так странно и противоестественно, что я неожиданно проснулась.
На больничной койке в Дельве.
На диванчике у окна сидел Корбин, а к его плечу привалился… Мартин?! Мне сначала показалось даже, что они обнимаются, и только потом я поняла, что они просто уснули.
Стоило мне кашлянуть, как Рихтер открыл глаза и со сдавленным воплем откинул от себя Мартина.
— Чтоб я еще раз пустил тебя в свои мозги! Ты практически лишил меня ментальной девственности!
— Не преувеличивай, ты ее давно потерял. Чего ты так дергаешься! — хватаясь за голову, зашипел менталист. Глянул в мою сторону и вскочил. — Софи! Наконец-то!
— И долго я спала?
Язык ворочался с трудом и был похож на сухую губку.
— Всего лишь вечность, — заявил Рихтер, глупо расплываясь в улыбке. — У нас сын! То есть не у меня с Мартином, а у тебя. С ним же. И с моим даром. Он, конечно, еще не проснулся. Дар, а не ребенок. Хотя ребенок, скорее всего, сейчас тоже спит…
— Заткнись! — Мартин схватил алхимика за руку и практически выволок его из палаты, с громким стуком закрыв перед его носом дверь. — Клянусь, я его когда-нибудь убью!
— Это правда? Сын?
— Да. И у него все еще нет имени. У тебя ужасный вкус, душа моя, но думаю, будет справедливо, если именно ты назовешь его. Только не Радбаудом. Как видишь, от усов я избавился.
Мартин подошел к кровати, и я наконец убедилась, что он настоящий. Мой любимый, немного поседевший и невероятно уставший, но зато безусый Мартин.
Хотя я его и усатого любила бы. Просто целовала бы реже.
Младенец был милым. Ручки в складочках, недовольное розовое личико, серые ясные глаза, темный пушок на почти лысой голове. Даже пятнышко вокруг глаза его не портило.
Но вот кричал он громко и требовательно. И как такое крохотное существо может быть настолько оглушающим?
— Он ведь только что поел! И совершенно сухой. Что ему вообще нужно? — расстроенно спросила я у фрау Логер, пожилой медсестры, помогавшей мне привыкнуть к материнству.
— Попробуйте его покачать, — терпеливо посоветовала та. — Поговорите с ним.
— Разве не рано учить ребенка разговаривать? Не думаю, что он меня поймет.
Пожилая женщина вздохнула.
— Его успокоит ваш голос. Он его слышал, когда был еще в утробе. Смотрите, малыш поворачивает голову в вашу сторону. Возьмите его.
Медсестра передала мне младенца и уточнила:
— Вы уже дали сыну имя?
Я беспомощно пожала плечами. Шутки шутками, но придумать имя маленькому Шефнеру было непросто. Если бы он родился артефактором, как я рассчитывала, то можно было назвать мальчика в честь прадеда — Августом. Но Мартин утверждал, что дитя унаследовало иной дар, отличный от моего. Но какой именно, не уточнял, делая вид, что сам не знает. А может, и правда не знал.
Помимо всего прочего мой сын должен был стать повелителем стихий. Почти с самого начала беременности и до самых родов я могла видеть элементалей, как никогда прежде обострилась интуиция. Теперь же, пусть связь с Рихтером и не исчезла окончательно, бонусы от нее перестали быть для меня доступны.
Теперь эта пугающая сила пряталась в маленьком существе, что устроился у меня на руках. Никто не знал, какое будущее его ждало, и это меня пугало. Я коснулась пальцем ладошки ребенка, и он тут же крепко обхватил его, сразу замолчав. И почему я боялась, что не смогу полюбить его? Ни один из созданных мной артефактов не стоил и волоса с головы этой крохи. Даже самые сложные чары не были так совершенны и в то же время так хрупки, как мой
