– Ничего. Показалось.
Обратно к реке доскакали быстро. На берегу остановились. Вода в реке поднялась, и с этого берега было видно, как вода постепенно заливает часть поля вокруг догорающего города.
– И как мы попадем на тот берег? Мочиться не с руки.
Кубин махнул рукой вдоль берега:
– Через пять верст есть брод, но завалы такие, что ноги переломаешь.
– А там что, мелко?
– Перекат. Камни сплошные. Поехали.
Завалы пришлось обходить. Нанесенные половодьем старые стволы деревьев и мусор были просто непроходимыми. К перекату пришлось идти пешком, ведя коней в поводу. Кубин, переходя бурлящий поток, побурчал:
– Странно, с чего вдруг вода так поднялась?
– Может, дожди в верховьях идут?
Углубились в лес. Опять опостылевшее петляние. Едешь, наклоняясь к самой гриве. Наконец плотные стены елок расступились, и мы выехали на поляну, в центре которой росла ветвистая береза.
– Господи, помилуй! – вскрикнул Кубин, крестясь.
На ветке, почти рядом со стволом, спиной к нам, висел человек. На краю поляны пасся конь. Мы подъехали ближе и посмотрели на повешенного.
– Вот и ответ на вопрос!
Это был Григорий Лисин, по прозвищу Кутерьма. Вот так, легенда в этой части правдива. Предатель все-таки он. Кубин смотрел на Кутерьму и что-то бормотал, потом сплюнул и сказал:
– Посмотри. Вон там, на груди.
Я присмотрелся и увидел деревянную бляху на кожаной веревке. Вот, блин, это ж пайцза! Ошарашенно повернулся к Кубину:
– Власыч, насколько я знаю, пайцзу давали только лояльным. Что же он такого сделал, что ему выделили эту деревяшку?
– Плевать, что он там сделал, – и Кубин опять сплюнул. – Повесили или сам повесился? В ад ему, иуде, и дорога.
Он спрыгнул и направился к коню Кутерьмы. Я подъехал и сорвал деревянную бляху с висельника. Вгляделся в написанное – сверху вниз шла замысловатая вязь. Хм, с монгольской письменностью я не знаком. Да и на пайцзе было написано не по-монгольски. Это, скорей, на арабский похоже. Кубин привязал поводья к седлу и обернулся:
– Поехали, Володя.
Глава 10
– Как тяжело… и досадно.
– Что? – не понял Кубин. – Что досадно?
– То, что целый тумен смог затеряться в квадрате пятьдесят на пятьдесят километров.
– Предательство! – словно выплюнул дед Матвей. И мы опять едем молча.
На окраину леса вышли как-то неожиданно. Вид горящего города удручал. Не сберегли…
Вышедшая из берегов река залила половину поля, и хорошо, что залила. Еще чуть, и высохшая трава вспыхнула бы, а там недалеко и до лесного пожара. Насмотрелся я на них в своем времени. Из леса мы вышли ближе к реке, метров на триста от того места, где оставили троих китежан. Сейчас там горели костры. Вокруг них толпились больше двух десятков ратников. Нам навстречу поднялся Садов и, виновато опустив голову, сказал:
– Простите меня, бояре, за слабость мою.
– Ничего, Тимофей Дмитриевич, мы все понимаем. Горе-то общее…
Я показал на людей, толпившихся у костров:
– Откуда они?
Садов, прокашлявшись, махнул рукой в сторону дороги:
– Я как в себя-то пришел, сначала опять к граду кинулся, но вижу, не спасти там никого. Потом поскакал к крепостнице. А там… – он сглотнул. – А там… все вои побиты лежат, как будто со спины им ударили. Ворота даже не сорваны, а просто открыты. Я стал кричать, звать: «Есть кто живой?» Вот откликнулись… Они мне рассказали, что поганые от города ударили. Потом и по дороге тьма нагрянула. Как будто кто путь им указал…
Ратники, толпившиеся рядом, согласно закивали:
