– Один всадник, – определил Кубин. – Во весь опор несется, будто гонится за ним кто. Странно.
Мы внимательно смотрели вперед. Я на всякий случай снял крышку с тула и приготовился выхватить лук или пистолет, смотря что понадобится. Топот приблизился, и из-за кустов вылетел всадник.
– Да это ж Третей!
Третей, один из четверых дозорных, весь взъерошенный и бледный, резко осадил коня и, показывая дрожащей рукой назад, сказал, заикаясь:
– Т-т-там, на-на-на п-п-п-поле н-н-н-наших побили.
– Что-о-о?!
Взревев, мы тут же рванули вперед. Бешеная скачка закончилась у края поля. Кони резко остановились, и мы чуть не вылетели из седел. Картина того, что я увидел, ввергнула меня в ступор.
– Господи, помилуй!
Я бродил среди тел. Вглядывался в лица, узнавая многих. Не верилось. Не хотелось верить глазам. Все погибли. Весь большой полк. Почти все тела утыканы стрелами. Все в стрелах. Только из земли торчит столько, что хватило бы и сотой доли на всех. Убитых пиками и с рублеными ранами тоже хватало. Бродил и смотрел на все это. Как так вышло? Их же побили, как младенцев. Многие без брони. Ратников в кольчугах – считаные десятки. Как такое могло произойти? Не выставили дозор? А может, опять предательство? Но кто?
Господи!
Ноги стали ватными. Вот боярин Карпов с рассеченной грудью, тот, что спорил со мной на совете. Вот Егор Бусин, ратник-великан, он кроме десятка стрел в теле имел колотую рану. Я остановился у незнакомого ратника, пронзенного копьем. На кузнеца Тютю похож. Не мог оторвать взгляд от его остекленевших глаз. Молодой… был…
Я зашел почти в середину лагеря, превратившегося в большое кладбище. Еще одно Буево поле. Ноги подогнулись. Хотелось завыть.
Меня трясло. Нет, это трясли за плечо и что-то говорили, но я не слышал. Голова мотанулась от удара, и слух прорезало:
– …ди в себя. Черт возьми!
– Как же так?
– Не знаю, – скрипнул зубами Кубин. – Ну что, пришел в себя?
– Пришел. Что теперь делать, а? Их же всех…
– Не всех. Ополчения нет. Пойдем отсюда. Вон в той роще наши собрались. Там и подумаем, что делать.
В себя пришел на небольшой поляне, отделенной от поля густыми кустами. Здесь уже запалили костры. Мы остановились у одного.
– Садись, Володя.
Кубин присел рядом. Выглядел он, наверное, не лучше меня. Окаменевшее, хмурое лицо, в глазах глубокая скорбь. Я так не могу. Еще чуть, и крыша съедет. Как он еще держится?
– Вижу, прийти в себя не можешь. Понимаю.
Дед Матвей смотрел на огонь и ежился, как будто мерз.
– Страшная картина.
Кубин перевел взгляд на меня и продолжил:
– Странно. Когда сам сражаешься и столько крови видишь и товарищей убитых, воспринимаешь все не так. Я сам в первый раз, так же как и ты… Эх, водки бы… много.
Я, смотря на огонь, спросил:
– Власыч, как ты думаешь, что произошло? Кто опять предал?
– Думаю, тот же. Кутерьма. Поганых к Китежу вывел и место лагеря показал.
А ведь точно! Теперь вся картина стала ясной. Монголы, пройдя тайной тропой, показанной предателем, не только сожгли город, но и подготовили засаду для русских ратников. Вот только как со следами? Столько следов от конных должно было остаться, хотя…
Искушенные в этих вопросах монголы смогли скрыть свои следы, недаром их так долго не могли обнаружить. А после того, как русское войско встало лагерем, они его окружили и ударили, перед этим вырезав дозоры. Скорей всего, так и было.
– Я отроков разведать послал, – сказал дед Матвей, – как и что кругом творится. Так, чтоб по-тихому оглядеться. И в Верши весть тоже послал за подмогой. Тут нам одним не справиться. Дело у нас важное есть.
Вокруг загомонили парни:
– А как же поганые? Неужели спустим им это?
– Будет еще у нас возможность с ними поквитаться. А сейчас товарищей наших похоронить надо.
Из кустов вынырнул Демьян:
– Владимир Иванович! Там наши. Велесов Борька и с ним еще дюжины две воев. И… там князь… умирает он.
