Блинов, как он умеет просочиться… А может, где-то по клинике расхаживает? Вы еще минутку подождите, товарищ капитан, я сейчас по туалетам поищу.
Мало уже надеясь на результат, Васильцев все-таки взмолился:
– Поищите, девушка, поищите, пожалуйста!..
Вдруг у него из-за спины густо пахнуло псиной.
– Та щё мене шукать? – услышал он угрюмый голос. – Тута я, вот он, целый.
Он обернулся и увидел позади себя Афанасия все в тех же галошах на босу ногу, в халате и треухе.
– Впрочем, благодарю вас, не надо, не ищите, – поспешно сказал он девушке и положил трубку. Затем обратился к Афанасию: – Давно ты тут?
На полу красовалась лужа. Кот Прохор отреагировал на появление Афанасия по-своему.
– Та я уместе с вами у дверь прошел, товарищ Юрий Андреич, – все так же угрюмо пробасил Афанасий. – Эхстрасенсорную наводку вам сделал – вы и не углядели, як я проскользнув.
– И где ж ты отсиживался? – несколько успокоенный тем, что хоть Афанасий жив, спросил Васильцев.
Голос у Афанасия стал смущенный:
– Як обычно: у нужнике.
– А пришел-то зачем? Какие-нибудь новости?
Афанасий взглянул на него ошалело:
– Якие ще вам новости, Юрий Андреич? Вже три у нас покойника – нешто мало?.. Ох, страху натерпевся!.. – Он стащил с головы свою ушанку и стал ею отирать выступивший на бугристом лбу пот.
На миг забыв, с кем он имеет дело, Юрий удивился:
– Ты про покойников-то откуда знаешь?
– Як же нэ знать… – снова смутился Афанасий. – Я ж – нэ судите, Юрий Андреич, – я ж к вам ще тогды эхстрасэнсорно подклучився. Щё вы бачили, то и я бачив, щё слухали, то и я слухав… Пчелку жалко. Яка гарна дывчина была!.. Подумав: ну як тэт бисов палачов сын за мене примется?.. Нэ, думаю, у Юрий Андреича оно спокойни?й буде, он же мене – як тата ридный…
Лучше бы он к Викентию-младшему «подклучився» или к Полине, подумал Васильцев.
Афанасий, отлично читавший его мысли, тут же ответил:
– Та пытався я, пытався, Юрий Андреич! Пытався, но – нэ чую! Обоих нэ чую! Чуть мэлькнуть оба – и усё!.. Може, хто екран эхстрасэнсорный поставив… У вас, товарищ судья… тьфу ты, товарищ Юрий Андреич… у вас портвэйну хоть трохи нэма? Жуть мою трохи загасить…
В этом состоянии пользы от него все равно было чуть. Васильцев достал большую бутылку французского коньяка (тоже из Катиных лондонских запасов) и хрустальный фужер. Сказал:
– На, гаси свою жуть.
– Говорю ж – як тата… – присаживаясь на диван, благодарно произнес Афанасий.
Фужер он, правда, от себя отодвинул за ненадобностью, с коньяком же расправился вмиг – из горлышка с бульканьем вкачал себе в нутро все три четверти литра. После этого глаза его потухли, он обмяк на диване и уже через минуту, так и сидя на диване, оглушительно захрапел.
Васильцев закинул на диван его ноги, подсунул подушку под голову. Афанасий теперь все равно бесполезен – теперь при всяком пробуждении будет озабочен лишь тем, чтобы «гасить свою жуть», уж тут его не остановишь. Чем гасить – ему, в сущности, все равно: портвейном ли «Бело-розовым», лучшим французским коньяком, жидкостью для бритья или разбавленной сапожной ваксой. Когда со страху уходит в запой – такое уж бывало, – то справиться с этим пока что не удавалось никому. В клинике когда-то два гипнотизера пытались его из запоя вывести – да куда там! Уже через неделю сами до белой горячки допились.
Стенные часы пробили двенадцать. Страшные сутки закончились. И как раз к их окончанию он, Васильцев, полностью потерял всю свою армию, – какой-то юный Викентий в одиночку одержал над ней быструю и решительную победу. Трое убиты один за другим, четвертый в панике дезертировал, пятый до состояния полной бесполезности деморализован, и рассчитывать на него как на боевую единицу уже никак нельзя.
Что делать? Признать свое поражение и, как мышь, спрятаться в какой-нибудь потаенной щели? Но это означает – оставить Полину у тех нелюдей в заложницах. На что они способны, хорошо известно.
Письмо от короля и императора Катя уже прочитала. Юрий спросил у нее:
– Где драгоценности?
– Там, в спальне… – она вышла из гостиной.
Не возвращалась довольно долго, а когда вернулась, на ней не было лица. Вместо мешочков с драгоценными камнями она держала листок бумаги. Трясущимися руками протянула его Юрию. Это бесстрашная-то Катя! Такой он ее прежде никогда не видел.
Написано на листке было вот что:
