покойного Андрея Исидоровича продать эти часики?
Катя покачала головой.
– Я знаю, – сказал Юрий. – Как раз Евгений Гаврилович и предложил. Время было голодное, и Изольский сам уговорил его. Сказал, что ничуть не обидится, все поймет.
– Так-так-так, – закивал свинорылый. – Мы все ближе подходим к истине. Теперь только один вопрос к тебе, мой Чужачок.
Майор подобострастно взбоднул головой.
– Так вот, Чужачок, поведай-ка нам, откуда твой Буцис знал, что часики эти будут у адвоката в нужном месте в нужный момент?
Чужак долго хмурился, вспоминая, и вдруг хлопнул себя по лбу:
– Так ить фраер его один навел! Точно! Сейчас только вспомнил! Фраер сказал Нюмке: в таком-то, мол, часу адвокат часики понесет на продажу! И адресок подсказал. Только, просил, пристукните этого адвоката покрепче, чтоб уж не встал. А у Нюмки рука была крепкая!..
– Ладно, крепость руки вашего подельника Буциса нас сейчас менее всего волнует. Нас куда больше интересует тот, кого вы тут упомянули как «фраера».
Майор захлопал глазами:
– А что? Фраер – он фраер и есть… Хотя… – И вдруг озарился: – А был тот фраер по службе архи…
– …Архимандритом?! – изумился кто-то в толпе.
– Не-е… – Чужак почесал в затылке. – Ну, как это там у них, у буржуев?
– Архитектором? – подсказал смуглолицый монарх.
– Точно!
– Боже мой, неужели отец?! – тихо произнесла Катя и уткнулась лицом в ладони.
– Вот мы и подошли к истине! – торжественно провозгласил свинорылый. – К той самой истине, ради которой, сколь я помню по вашим словам, и существует этот ваш Суд.
– Отец… – только и смогла прошептать Катя. – Зачем он?.. Зачем ему?..
– Очень просто, – объяснил свинорылый. – Чтобы занять его место. Обычное дело: Le Roi est mort, vive le Roi![26]
– Но он не мог! И на его место он вовсе не метил! Я знаю, он не мог!
– Да, он не мог, – сказал Юрий. Сам еще не знал, верит он в это или нет, но он прижал девушку к себе и чувствовал, как плечи ее дрожат под его руками.
– Он не мог, не мог, не мог… – повторяла она.
– Вот она, ваша хваленая справедливость, – злорадно проскрипел смуглолицый.
– Во-во! – поддакнул ему Чужак.
Ах, напрасно он снова привлек к себе внимание. Смуглолицый в упор посмотрел на него, отчего крупный майор сразу сжался в комок.
– Кстати, – проскрипел монарх, – если уж справедливость вашего Суда не распространяется на прекрасных дам, то распространяется ли она на проштрафившихся майоров?
Чужак дрожмя задрожал от этих слов. И все же нашел в себе силы сказать:
– А камушки? А браслетики? А жемчуга?! Я ж верой и правдой! Нищие ваши, убогие – как же они, сироты, без этого всего?! – Даже впервые в жизни прослезился от почти всамделишного сочувствия к этим самым сирым и убогим.
– А, – махнул рукой свинорылый, – ты об этом? И как полагаешь, мало ли найдется в вашем вертепе таких майоров? Их и нынче-то… Сколько их таких?
– Да раком ставить от Москвы до Владивостока, – скрипнули жернова.
И понял Чужак, умом понял – совсем будет сейчас хреново, хотя произнести в ответ смог одно только слово, лишнее, глупое сейчас:
– Чё?
– А вот чё, – сказал смуглолицый. – Знакома ли тебе бессмертная трагедия Фридриха Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе»? При нынешних обстоятельствах я, конечно, имею в виду главным образом слова мавра, произнесенные им в конце третьего акта?
И снова не нашел майор Чужак ничего, кроме прилипшего этого «чё?»
– Ничё! – грозно рявкнул свинорылый. – «Der Mohr hat seine Schuldigkeit getan, der Mohr kann gehen»[27], – не эти ли слова бессмертного Шиллера вспомнились тебе, брат Фома?
– Да, брат Лука, ты, как всегда, угадываешь мои мысли. Беш?
– Беш! Анабузык! – отозвался свинорылый.
Ах, не понимал Чужак ни тарабарщины ихней и ведать не ведал ни о каком Шиллере-шмыллере с его словечками на фашистском языке, лишь одно
