диван, накрытый затхлым пледом, книжный шкаф и стол с двумя стульями, стояло фото в рамке. Улыбающаяся девушка по имени Аня. Подойдя ближе, я увидел, что на снимке не дочка Полякова, а моя бывшая. В руке у неё пистолет. «Я жена Миши Верещагина…» – зазвучал в мозгу голос. Это всё разные люди, разные картинки, разные части пазла! Снится ли мне это? Или я давно уже нахожусь под воздействием мутанта? Снится ли…
Перед мысленным взором возникла панельная трёхэтажка в центре Надеждинска, крохотная кухонька. За столом, спиной ко мне, сидел человек в форменной зелёной рубахе, низко склонившись над тарелкой борща. Я подошел ближе, удивляясь тому, что могу управлять своими движениями во сне. Раньше всегда думал, что сон как кино внутри головы: смотреть – смотри, руками не трогай. Вблизи стало ясно – человек, сидящий за столом, мёртв. Упал лицом в тарелку с супом.
Не понимая, что делаю, дёрнул мертвеца за плечи, и тот вдруг закашлялся, повалился на пол, переворачивая стул и сметая со стола скатерть с тарелками, чашками, ложками. Сквозь нестерпимый звон бьющейся керамики и соприкасающегося металла я отчётливо различил его голос.
– Жура? – спрашивал недавний мертвец. – Ты?
Картинка сменилась, и вот я уже стоял на лестничной клетке. Рядом – Саныч. Стояли, курили. Вернее, курил Саныч. Дымил как паровоз. Одну за другой, с фильтром – свои и без фильтра – оставшиеся от отца. Я лишь вдыхал терпкий табачный дым и наблюдал, как нервно подрагивала рука с сигаретой, как рос на кончике тлеющей бумажно-табачной трубки столбик пепла. Рос-рос – и рассыпался, когда нервный тремор проходил по телу Саныча в очередной раз. Он перевёз отца в Надеждинск сразу, как только устроился на службу в Рубеж. Военному сталкеру по закону полагалось ведомственное жильё, страховка и много чего ещё. Его отцу, ветерану войны, – скромная пенсия и доживание последних лет в коммуналке на окраине Читы. С дядей Сашей, моим тёзкой и большим весельчаком, познакомились после того, как Саныча перевели в мой отряд. Подтянутый седовласый мужичок лет шестидесяти, как мне тогда показалось, принёс бутылку коньяка – поздравить сына с назначением. Выпили, разговорились. Оказалось, вовсе не шестьдесят дяде Саше, а без малого девяносто три.
– Хорошо сохранился? – спрашивал он, лукаво щурясь. – А это всё потому, что руками мало работал. Работа была умственная. Пел почти всю жизнь. Почётный гражданин своего города. Это под Читой… А вообще, какая разница…
Доживая столетие, дядя Саша не мог усидеть на месте. Писал короткие заметки в местную газету «Голос надежды» – всё больше про военных сталкеров и снискал среди ребят уважение.
Когда мой отряд перебросили для тренировок в Севастополь, и Саныч потянул отца следом, старик лишь скривился, мол, нечего мотаться по югам, хорошо и тут. А через месяц Санычу позвонили: его отец оказался в больнице. Поскользнулся в гололёд, ударился головой и впал в кому.
Из Севастополя уезжали той же ночью. Я, Саныч и Клапан. Суровый мужик, боевой товарищ совсем расклеился. Не нажив к сорока годам семьи, единственным родным человеком он всегда видел отца, который наставлял, учил, выслушивал. Иногда мне казалось, что стержень в этом человеке – любовь к отцу. И вот случилась беда.
Неделю старика пытались вывести из комы, но безрезультатно. Приезжал из научного лагеря сам профессор Дугин – седовласый толстяк, что-то выспрашивал у врачей, качал головой. Шансов было мало. Лишь надежда на чудо оставалась, теплилась до последнего. Но чуда не случилось. Дядя Саша умер, не приходя в сознание, на десятые сутки. Мы стояли на лестничной клетке больничного здания, курили и молчали. И мне вдруг подумалось, что дядя Саша, наверное, стал бы отличным сталкером. Он и его однополчане, сражавшиеся под Малоярославцем, форсировавшие Вислу и Одер, бравшие Берлин. Настоящие, кремень, о таких ножи можно точить, спички зажигать. А вместо них Зона вместила в себя другое поколение – лжецов, убийц, наркоманов. Конечно, были в Зоне и хорошие люди, но в гораздо меньшем количестве, чем хотелось бы.
Через полгода Саныча и его напарника Кондрата взорвали в одном из домов, находящихся в пяти минутах ходьбы от больницы.
Почему я это вспомнил? Наверное, потому, что дядя Саша стойко ассоциировался у меня с Монголом, человеком, прошедшим две войны, таким же суровым и настоящим.
К чему этот сон, вереница образов, лица знакомых и друзей, живых и мёртвых? К чему? И вообще, сон ли это? Нет же, не сон… Я просто надышался белого дыма и теперь брежу… Или умираю. Может, я уже умер и это ад – смотреть цветные, яркие сны, множество картинок из прошлого, от которых больно и страшно… Господи, мне страшно!
Пришел в себя быстро и болезненно, будто кто-то сжал мне виски, силясь раздавить череп. Огляделся.
В длинном, узком помещении, чем-то напоминающем рабочую бытовку, нас было четверо. Помимо меня, развалившегося на грязном топчане, – Фрегат, Грызун и Спам.
Они методично обшаривали ящики и шкафы, которыми было уставлено помещение.
Насвистывая «Пар-ранойя-я…», Фрегат двигался через комнату, распахивая дверцы шкафов, сваливая на пол кипы бумаг и книги.
– Макулатуры полно.
– Не думаю, что это отчётность секты, – заметил Грызун.
– Верно мыслишь, «леший», – Фрегат выудил из сваленных на пол бумаг один из листков, прочёл:
– «…в связи с этим считаю необходимым доукомплектовать гарнизон взводом военных сталкеров и несколькими турелями…». Так, тут какие-то отчёты военных.
