Он откинулся на спинку кресла и впервые после моего прихода, как мне показалось, по-настоящему расслабился: он собирался мне сказать что-то действительно важное для него, это было очевидно.
– Конечно, мне интересен не Полай, кому вообще может быть интересен Полай? Но для меня каждая минута наполнена счастьем от сознания, что я живу в доме, где Доминик Ори написала “Историю О”, во всяком случае, тут жил ее любовник, признанием в любви к которому и стала эта книга. Поразительная вещь, да?
Я с ним согласился. В “Истории О”, по идее, было все, чтобы мне не понравиться: я испытывал отвращение к выставленным напоказ сексуальным фантазиям, да и вообще во всем этом был оттенок заносчивого китча – квартира на острове Сен-Луи, особняк в квартале Фобур-Сен-Жермен,
– Покорность, – тихо сказал Редигер. – Никогда еще с такой силой не была выражена столь ошеломляющая и простая мысль – что высшее счастье заключается в полнейшей покорности. Вряд ли я бы рискнул развить эту идею в присутствии своих единоверцев, они, возможно, сочли бы ее кощунственной, но мне кажется, существует связь между абсолютной покорностью женщины мужчине, наподобие той, что описана в “Истории О”, и покорностью человека Богу, как того требует ислам. Видите ли, – продолжал он, – ислам приемлет мир, приемлет во всей его полноте, приемлет мир
Он снова, будто извиняясь, развел руками, думаю, он делал вид, что стесняется собственного прозелитического пыла, прекрасно сознавая при этом, что уже не раз держал такие речи перед многочисленными преподавателями, пытаясь их обратить; неудивительно, что замечание о запрете на использование перевода Корана в богослужении подействовало, например, на Жиньяка, который, как и многие медиевисты, косо смотрит на переложение объекта их поклонения на современный французский; в конце концов, его аргументы, пусть и отшлифованные многократным повторением, сохраняли всю свою силу. И я невольно задумался о его образе жизни: сорокалетняя жена на кухне, пятнадцатилетняя для иных целей… наверняка у него есть еще парочка жен промежуточного возраста, но я не рискнул задать ему этот вопрос. Решительно встав, чтобы уже наконец уйти, я поблагодарил его за интереснейший вечер, перешедший меж тем в ночь. Он сказал, что тоже прекрасно провел время, в общем, на пороге состоялось краткое состязание в любезности; но мы оба были искренни.
Дома, проворочавшись в постели целый час, я вдруг понял, что сегодня мне уже не уснуть. Выпивки у меня почти не осталось, не считая бутылки рома, а ром вряд ли удачно сочетается с бухой, но мне необходимо было выпить. Впервые в жизни я задумался о Боге, всерьез рассматривая возможность существования некоего Создателя, наблюдающего за каждым моим поступком, и моя первая реакция была вполне определенной: я просто испугался. Понемногу мне удалось успокоиться, призвав на помощь ром и убеждая себя, что я, в общем, личность весьма незначительная и у Создателя хватает других дел и т. д., но все-таки я никак не мог избавиться от кошмарной мысли, что, заметив внезапно мое существование, он протянет
Я проснулся около шести утра с жуткой мигренью. Пока кофе капало сквозь фильтр, я пустился на поиски “Десяти вопросов об исламе”, но через пятнадцать минут вынужден был констатировать, что рюкзак пропал, наверное, я оставил его у Редигера.
Приняв две таблетки аспирина и ощутив вскоре прилив энергии, я углубился в чтение словаря театрального жаргона 1907 года издания и умудрился отыскать там употребленные Гюисмансом два редких слова, которые вполне могли сойти за неологизмы. Это была самая увлекательная часть моей работы, увлекательная и сравнительно несложная; вот с предисловием будет хуже, тут уж мне спуску не дадут, в этом я не сомневался. Рано или поздно мне придется вернуться к своей диссертации. Эти восемьсот страниц внушали мне ужас, я был совершенно ими пришиблен; насколько я помнил, я тогда перечитывал все произведения Гюисманса в свете его грядущего обращения. Сам автор подталкивал именно к такому прочтению, и я просто пошел у него на поводу, его собственное предисловие к роману “Наоборот”, написанное двадцать лет спустя, весьма показательно в этом смысле. Можно ли сказать, что “Наоборот” ведет прямиком в лоно церкви? В итоге он и правда пришел к вере, в искренности Гюисманса можно не сомневаться, и “Толпы Лурда”, его последняя книга, – истинно христианское произведение, ибо этот одинокий эстет и мизантроп, преодолев отвращение, которое внушал ему сусальный ширпотреб в церковных лавках Сен-Сюльпис, дал наконец увлечь себя наивной вере толпы паломников. С другой стороны, на практике это не потребовало от него больших жертв: будучи облатом при аббатстве Лигюже, он имел право жить за пределами монастыря; у него была собственная служанка, которая
