Было заметно, как после каждого подобного тоста младший сын, Степан, как-то сжимается и мрачнеет. Видать, не все так просто и радостно было в этом шумном и внешне благополучном семействе, и даже исключительное изобилие не несет полного счастья. Впрочем, иногда Крынка все-таки замечал младшего и переключался на него:
– А тебя, дубину, не взяли! Ну ничего – зато на тебе все хозяйство будет! Вот помру я – станешь на Хуторе главным, будешь девок гонять да свиньям хвосты крутить!
И разражался своим неизменным смехом. Степан криво улыбался и отворачивался. С куда большим любопытством младший смотрел на Ведуна – словно видел в нем что-то, чего не замечали остальные, даже его сестры. Взгляд у Степана был пронзительный, острый, даже колкий. И этим он странным образом походил на мрачного странника.
А Крынка уже сидел в обнимку с Зигфридом, которого называл лучшим другом и которому вест с охотой отвечал взаимностью. В промежутках между возлияниями Крынка сбивчивыми тезисами излагал историю своего Хутора:
– Отец мой здесь жил, и дед, и прадед, а его – кто он там ему? Прапра… Фу, ты… пращур! Так тот вообще, едва из норы вылез, как Зима кончилась – и тут же это место за собой застолбил. Потому как вокруг – голая степь да дома пустые. А здесь – рай на Земле. Понимаешь? Здесь просто палку в землю воткни, побрызгай слегка – и из нее огурцы полезут!
– Малосольные? – чуть осоловело поинтересовался Зигфрид.
Крынка разразился своим громоподобным заразительным хохотом и с треском чокнулся с новым приятелем.
– А здесь я – крепко на ногах стою, здесь все мое и мне никто не страшен!
– А Саранча?
– А что Саранча? Она ж тупая, никогда ей через нашего «ежа» не перебраться! Да и кроме «острой стены» у нас полно сюрпризов! Знаешь каких? А-а! – он поводил перед носом Зигфрида толстым, как сарделька, пальцем. – Этого я даже тебе не расскажу.
– Ну и правильно, – одобрил Зигфрид.
– Вот ты сам – откуда родом будешь?
– Из Москвы.
Тяжелый кулак с грохотом опустился на стол, заставив подпрыгнуть все тарелки и кружки. Книжник внутренне сжался в ожидании резкого поворота в общении, как об этом предупреждал Назар. Но реакция Крынки оказалась неожиданно мягкой:
– Ага! Вот давно я хотел спросить вас, кремлевских: чего это вы Последнюю Войну затеяли – а сами сгинули? Да так, что и спросить не с кого!
– А я не кремлевский, – заметил Зигфрид.
– Как не кремлевский? Ты ж из Москвы, вроде как!
– Москва большая. Вон кремлевский сидит, – вест кивнул в сторону Книжника. – А я как раз из тех, кто с кремлевскими когда-то сражался.
– Так вы ж – такие ж негодяи! – заржал Крынка. – Знаешь поговорку? Паны дерутся, а у холопов чубы трясутся! Пока вы там друг друга уничтожить пытались, нам тут всем пришлось горя хлебнуть! Да ты не хмурься, это я так, интереса ради спросил! – Крынка уставился на Книжника, перевел взгляд на Зигфрида, забавно наморщил лоб. – Постойте, так вы оба – потомки врагов?!
– Верно, так оно и есть, – осторожно сказал Книжник.
Крынка с довольным видом грохнул по столу кулачищем:
– Так я и знал! Я же всегда говорил: старые обиды – дела прошлые! Лучшая награда для павших воинов – когда их дети с детьми врага мирятся и общее дело делают! А дела прошлые остаются в прошлом, как все обиды и распри! Сейчас и время другое – и враги новые! Наливай!
После очередной кружки Крынка затянул песню. Что говорить, пел он красиво – переливчато, но малопонятно, словно знакомые слова искажала эта певучая мелодия. Местные тихонько подхватили, даже не пытаясь заглушить шумного главу семейства. Зигфрид с интересом слушал, пальцами отбивая неспешный ритм. Тридцать Третий с любопытством озирался, словно не понимал, куда это он попал. Егорка с легкостью позволял по-детски себя развлекать ничего не подозревающим девкам, делая вид, что ему интересны глупые деревянные игрушки.
И только Ведун продолжал сидеть неподвижно, почти не притрагиваясь к пище – словно и не был голоден. Он наблюдал за весельем с видом исследователя, ставящего эксперимент над развороченным муравейником.
Между тем вечерело. Солнце уже скрылось за горизонтом, но сумрак все не наступал – его прогоняло зловещее свечение, нависшее со стороны заката. Казалось, оно стало еще ярче, напоминая о неотвратимо надвигавшейся беде.
И вдруг все это царящее за столом веселье напомнило Книжнику пир во время чумы. Об этом он читал в старинной книге, но одно дело читать, и совсем другое – самому участвовать в подобном безумии.
Ощутив вдруг себя не в своей тарелке, семинарист полез из-за стола. Сделав вид, что отправляется «до ветру», пошатываясь пошел прочь по кривой дорожке. Он не понимал, куда бредет и зачем. Вся это обильная, влажная зелень начинала его душить. Да еще этот мерный, раздражающий звук. Что это за звук такой дурацкий?!
– Это сверчок, – тихо произнес за спиной мягкий голос.
