— Мы все чувствуем себя одинаково, Иафет. Одинаково трудно. Одинаково скверно. Но никто же не орет, как женщина…
— Женщины-то как раз молчат, — тихо, как бы про себя сказала Сара.
А так и вышло — про себя. Никто не услышал. Или не захотели услышать.
— Да плевать я хотел! Все… — Иафет не договорил, ушел в дальний угол дома, упал на топчан, завернулся в плед и затих.
— Не сдержался… — корректно прокомментировал случившееся Хам.
— Я его понимаю, — очень сочувственно заметил Сим.
Ясно было, что оба — на стороне брата. Только у того смелости оказалось поболею и нервы послабее.
— Молчать! — осадил их Ной. — Теперь вы еще устройте истерику. Устройте, устройте. По шеям настучу, не поморщусь.
— А Иафету чего не настучал? — подначил отца Сим.
— Не успел, — улыбнулся Ной, — завтра настучу, если не остынет.
Трапезу завершили, не обращая внимания на красноречиво напряженную, каменную спину Иафета — как бы спящего. А скорее всего — спящего. Спали-то мертвецки крепко, проблем со сном ни у кого не было. Но Иафет был прав по сути: никто не чувствовал себя после мертвого сна отдохнувшим.
Причина — не сложна. Люди страдали от недостатка буквально всего — витаминов, углеводов, белков, да что там — банального кислорода. А трудиться приходилось много, энергетические затраты немаленькие. Вот и причина срыва Иафета. Остальные пока держатся, но тоже — до поры. Нужно искать выход, причем — кардинальный…
Ночью никто не заметил, как Иафет встал и вышел; все спали. Шума снаружи тоже не услышали. Но свет от разгоревшегося очага и странный запах, распространившийся по дому, разбудили всех.
Первым открыл глаза Смотритель. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять: вот выход и нашелся. Но смолчал, не хотел первым реагировать на происшедшее.
Зато среагировал Ной.
— Иафет? — Он, сощурясь, привыкшими к темноте глазами всмотрелся в огонь и в сгорбленную фигуру сына возле очага.
Сын не ответил.
— Иафет, что ты делаешь? — Ной задал конкретный вопрос.
И получил конкретный ответ:
— Ужинаю. Хочешь — присоединяйся.
— Ну, ты нашел время… А чем пахнет? — Ной вылез изпод покрывала и направился к очагу.
— Жареной ляжкой козы. — Иафет был точен и лаконичен.
— Чем? — не понял Ной.
Он заглянул через плечо Иафета и увидел, что тот держит в руке прутик, на который нанизан кусок мяса. Иафет держал прутик над огнем и медленно его поворачивал, давая прожариться всему куску равномерно.
— Что… — Ной захлебнулся своим возгласом. — Что это? Иафет!
— Это вкусно.
— Ты это ешь? — Ной даже не кричал от ужаса, он шептал. — Ты убил козу?
— Да, отец, я убил козу. Освежевал, отрезал кусок ее ноги и вот — жарю. Это вкусно и сытно. Попробуй.
— Иафет! — Ной выбил из рук сына прутик. — Ты спятил!
Ты убил животное! Ты… ты зверь, ты хуже зверя… хуже орка…
Ною с трудом давались слова, он все больше просто пыхтел и краснел. В его многомудрой голове не укладывалось: как это можно — убить живое существо и тем более поедать его плоть.
Иафет спокойно подобрал упавший кусок мяса, отряхнул и отправил его в рот.
Повторил:
— Это вкусно.
Смотритель наблюдал за всем с тщательно скрываемым интересом. Хранитель Времени Гай, шумер, сын шумеров, не мог не разделить ужас шумера Ноя: воспитание, привычки, стойкий менталитет — все должно было противиться случившемуся. Что ж, выражение скорби на лице Гая вполне тому соответствовало. Но Смотритель-то знал, что случившееся должно было случиться — рано или поздно. Случилось рано. Вовремя. Изменившийся человеческий метаболизм, требовавший интенсивной белковой подпитки, проявил себя…
(не по Мифу, но по логичной истории развития человечества — после Потопа. А что там было до Потопа — никто, кроме Смотрителя, не ведает)…
не отдающий себе отчета в собственных действиях Иафет, ведомый инстинктом выживания, преступил незыблемые шумерские моральные нормы и сделал то, о чем никто из его соплеменников не помышлял даже в самых грешных и мрачных раздумьях: убить кого-либо, кроме орка, было немыслимо. Но разум, ведомый инстинктом, сильнее любой морали. Как беременная женщина, сама себе удивляясь, грызет кусок мела, заедает его соленым огурцом, а
