Как-то так. Так что? Есть что сказать, или я в тебе ошибся? Если есть – говори. Я готов выслушать. Мистер Густаффсон сказал, что тебе много есть что сказать о том, что здесь происходит. Например, про то, как кто-то сидит на двух стульях и надеется не упасть…
Парень потряс головой. С ним еще никто так не разговаривал. Он сам по себе – вел маленькую грязную войну против лжи и предательства, как он сам их понимал. Он родился в другой стране и в другом времени, чем эти люди с автоматами, и он верил в то, что один человек может изменить многое, даже почти все. И он искренне верил в то, что никто не имеет права быть отвратительным, как сказал Оливье Мальнюи. Жизнь почти выбила из него это… он уже отчетливо понимал, что отвратительны не конкретные люди, а отвратительна вся система и что самое страшное – те, кого он считал светочами, на поверку оказывались частью отвратительной системы. Но человек хочет верить, несмотря ни на что, и сейчас он видел человека, который был его боссом и одним из ключевых людей в системе безопасности региона, и при этом, он, похоже, готов был присоединиться к нему в безнадежном крестовом походе.
– Начни с малого, парень, – сказал ободряюще Сэммел, тем тоном, какой бы использовал старый комендор-сержант морской пехоты в разговоре с новобранцами, – расскажи мне, как вообще ты здесь оказался. Ты ведь против войны, верно?
– Да, сэр…
– Тогда что ты здесь делаешь? Я посмотрел твое личное дело, это твоя пятая «горячая точка», верно?
– Да, сэр… – голландец с трудом сдерживал слезы.
– Ты просто хотел помочь, верно? Хотел помочь не нам, а тем людям, которые вынуждены здесь жить.
– Да, сэр…
Когда голландец немного успокоился, он стал рассказывать…
Первой его «горячей точкой» был Ирак – он попал туда в первый год начала настоящей войны – две тысячи четвертый. Его наняли как специалиста, он в принципе делал то, что и делают все боевые компьютерщики: тянул сети, устанавливал системы безопасности. Попал он, в общем, случайно – его уволили из «Филлипс», после чего он искал работу и уцепился за объявление в газете. Тогда еще никто не понимал, настолько страшен тот путь, на который они ступают, и те, кто ехал в Ирак, искренне думали, что они едут помогать иракскому народу построить будущее без Саддама. Не получилось только что-то ничего светлого построить…
Он был смелым. Бывают разные типы смелых людей: одни смелы, потому что фанатичны, другие – потому что профессионалы и уважают себя как профессионалов, а третьи – потому что они просто не понимают уровня и характера опасности. Голландец был именно из третьей категории – он шел вместе с группами только потому, что хотел оказаться там, где труднее всего, и делать что-то реальное, а не сидеть при офисе и налаживать скайп, чтобы парни могли сделать видеозвонок родным. А так как он был профессионалом – его научились ценить.
Потом голландец – Сэммел с удивлением узнал, что ему ни много ни мало сорок лет, – начал понимать, что все не так просто. Сначала он стал свидетелем разграбления какого-то иракского провинциального музея. Ирак – страна с богатой историей, и мало кто из иракцев понимал, что вот эти вот пыльные черепки или ваза на закрытом аукционе могут стоить сотни тысяч долларов. Но те, кто пришел в их страну, это хорошо понимали. А если не удастся продать – можно будет выкинуть по дороге. Потом к этому прибавилась еще и отвратительная коррупция, о которой знали все, но никто ничего не делал, потому что из этого корыта кормились все без исключения.
Сэммел отметил про себя, что голландцу еще повезло. Он не стал свидетелем бойни, такой как у школы в Эль-Фаллудже в две тысячи четвертом или на площади Нисур в две тысячи седьмом.[40] Если бы стал – а такое вполне могло бы быть по тем временам в Ираке, – то он мог или покончить с собой, или перейти на сторону боевиков, а такие случаи тоже были. Опытный хакер и специалист по системам безопасности на стороне «Аль-Каиды» – скверное дело…
Потом голландец так и кочевал по «горячим точкам». Сэммел тоже знал, в чем дело, – ты втягиваешься. Война… это нечто древнее и страшное, но в то же время в ней есть что-то такое, что не дает современное общество. На войне ты спишь в палатке, а рядом спит твой сверстник, незнакомый парень, с которым ты поделишься последним куском хлеба и глотком воды и который прикроет тебя от пуль точно так же, как ты прикроешь его, когда припрет. Это чувство братства, которое может знать и чувствовать только тот, кто прошел войну, – в мирной жизни, несмотря на всю политкорректность и толерантность, такого нет. Мирная жизнь – это когда ты ищешь работу, ходишь на нее, надеешься на повышение, платишь налоги, чинишь свой дом и еще десятки других дел, как будто выпивающих тебя изнутри. На войне ты не ищешь работу – работа сама тебя найдет. И право же, смерть – невелика цена за то, что ты можешь вырваться из политкорректного ада.
И чем больше голландец понимал саму суть современной войны, тем мерзее ему становилось. Но остановиться он уже не мог.
– Ты украл деньги Бернсона, чтобы наказать его за то, что он финансирует боевиков? – спросил Сэммел. – Ну же, парень, ты не откроешь Америки. Этот парень в дерьме еще с Ирака. И к тому, что произошло в Казахстане, он руку приложил. Он так работает – на все стороны. Ему важно, чтобы проблем не было у него, и плевать на то, что проблемы будут у всех остальных. Когда американские войска покинули Ирак, американские подрядчики в основном тоже его покинули, потому что было немало проблем с местными властями, да и с местными жителями тоже. Их заменили местные и компании из нейтральных стран. А вот Бернсон и его «Глобал-Х» остались. Как думаешь, почему так получилось?
– Потому, что все полное дерьмо, сэр.
– Да, но мы можем кое-что изменить, верно?
