– Пока что мне хватит этой.
Он наклоняется и целует меня, обхватив ладонями за щеки. Кровь Кастилло стекает с его руки мне за шиворот.
– Через год я вернусь и взыщу долг. Будь готова, Петра.
Той ночью мы с Уиллом исчезаем бесследно. Мы уходим вместе – так, как должны были уйти много лет назад. Мы оставляем свои пистолеты и все свои сожаления в прошлой жизни и начинаем с чистого листа. У нас нет ничего, кроме друг друга. Мы не говорим о том, что случилось в подвале, и я не рассказываю ему о нашем спасителе. Я стараюсь забыть о Сборщике душ и молюсь, чтобы и он позабыл обо мне, занявшись другими должниками. Так проходит месяц за месяцем, и память о нем действительно начинает блекнуть: Сборщик душ превращается в смутный, ускользающий сон.
Я возвращаюсь с фермерского рынка. Еще рано, а Уилл спит допоздна, так что я успею приготовить завтрак. Сегодня все должно быть идеально, потому что сегодня я собираюсь сказать ему, что скоро он станет отцом.
Я открываю дверь и с удивлением слышу какие-то голоса на кухне. У нас не так уж много друзей, да и те никогда не приходят без предупреждения. Конечно, я должна была догадаться сразу, но все перебивают мысли о счастливой новости, которой мне не терпится поделиться.
Войдя на кухню, я роняю пакет, и бутылка молока разбивается вдребезги. День, который я хотела запомнить на всю жизнь, в одно мгновение превращается в день, который, как я надеялась, никогда не настанет. За нашим кухонным столом, напротив Уилла, сидит Сборщик душ. Лицо Уилла – как застывшая маска страха и боли. Неужели Сборщик рассказал ему все?
– Прости, Петра. – Сборщик душ поднимается и протягивает руку. – Время пришло.
– Пожалуйста…
Слова мольбы уже готовы сорваться с моего языка, но Сборщик качает головой, заставляя меня умолкнуть.
– Ты задолжала мне, и я должен взыскать долг. Такие долги не прощаются.
Уилл встает и подходит к нам. Я вижу, с каким трудом дается ему каждый шаг. Я понимаю, что он сломлен, – и это моя вина.
– Вы не дадите нам еще минуту? – спрашивает он.
Сборщик душ кивает и, отступив, останавливается в дверном проеме. Во взгляде его голубых глаз мне чудится что-то необычное. Неужели это печаль?
По моим щекам катятся непрошеные слезы.
– Прости меня, Уилл! Мне так жаль… Я должна была сказать тебе…
– Ш-ш-ш! Я все понимаю.
Он обхватывает мое лицо ладонями и смотрит на меня так, как никто больше не смотрел, – так, словно я и впрямь что-то значу.
– Все будет хорошо.
Я смотрю в его прекрасное лицо и думаю только об одном: что выбрал бы он, если бы оказался на моем месте?
– Ты – единственный, кого я любила, – говорю я, так и не найдя других слов.
Уилл тоже плачет, и я понимаю, что вижу его слезы впервые в жизни. Он прижимается губами к моим губам, без слов говоря все то, о чем мы уже не успеем друг другу сказать.
Затем он отстраняется и делает шаг к тому, кто ждет у дверей, – к тому, кто убивал ради меня и, в конце концов, спас нас обоих. Видно, Уилл еще надеется найти какой-то выход, но я-то понимаю, что это уже невозможно.
За свою жизнь я делала выбор много раз – и все, что я выбирала, в итоге привело меня сюда, на этот последний порог.
Все началось давным-давно – еще тогда, когда я убила Джимми.
– Нет, Уилл, тут уж больше ничего не… – Голос подводит меня. Такое чувство, что я не смогу больше сделать ни вдоха. Как будто я уже умерла. Уже лишилась души.
Уилл стоит рядом со Сборщиком душ, а тот уже тянется к ручке входной двери. И внезапно я все понимаю. Я хочу броситься к ним, остановить их, но не могу: ноги словно прилипли к полу.
Уилл переступает порог спиной вперед, глядя на меня и улыбаясь.
Сборщик душ останавливается и тоже поворачивается ко мне:
– Добровольная жертва куда ценнее сделки, Петра.
– Уилл! – Я наконец срываюсь с места и бегу, но дверь захлопывается с той стороны у меня перед носом. Я тотчас распахиваю ее вновь – замок даже не успел защелкнуться.
Передо мной – пустая улица.
И ни души.
Когда я была маленькой, моя прабабушка часами читала мне сказки братьев Гримм – не выхолощенные американские версии, а настоящие народные сказки, мрачные и пугающие. Одной из самых моих любимых историй всегда был «Румпельштильцхен». И
