могли понять только лунные девы.
— Держись, Нирт! — громыхнул голос владыки.
Так вот кто был так рад его появлению — ректор! А я-то уже подозревала его в злодейских замыслах.
В ответ противник Нирта заверещал на такой высокой ноте, что ушам стало больно. А я уже добралась до лежавшего ничком существа, пинком перевернула лежащего лицом вниз, чтобы вытащить драгоценный кинжал, и успела заметить, как умирающий невероятно похож на Дьяра. Невозможно похож. Те же синие угасающие глаза под длинными ресницами, бросающими тень на тонкую, фарфорово-бледную кожу, короткий ежик черных волос, упрямая усмешка…
Именно невозможность этого сходства спасла мой разум от безумия.
В следующий миг включилась логика: на губах лже-Дьяра не было следа моей метки — колдовского поцелуя сельо.
Это не хисса, пришла догадка, а чудовище из легенд. Гинья. Тварь, куда страшнее самого хищного демона, больного бешенством, — существо, способное прочитать память жертвы, извлечь наиболее близкий и дорогой образ и, «надев» чужой облик, подобраться вплотную и убить.
А то, что «самым дорогим» неожиданно оказался Дьяр, легко объясняется моей работой телохранительницы, которой я, несомненно, очень дорожу, и спецификой роли ками-рани, и только.
Тварь из последних сил потянулась ко мне — даже вошедший в ее живот кинжал Ошсах не смог осушить до конца ее магию. Взгляд на рану показал, почему оружие, поразившее когда-то самого владыку Тьмы, еще не убило эту жертву: слишком живучая гинья, способная принимать чужую личину, перестроила плоть в месте, куда вонзилось лезвие, и магия кинжала захлебнулась ядовитой силой, похожей на его магию. Потому и кровь остановилась.
«Вытащи меня, сельо! — простонал Сиен. — Не могу больше, я словно пью брата!»
Я протянула руку. И едва успела отпрянуть от когтей рванувшейся вперед твари, поднырнуть, выдирая из ее тела кинжал. С поворотом и оттяжкой, взрезая струп на ране сверхоборотня. И без того умиравшее существо за пару мгновений истекло визгом, ненавистью, злобой, кровью и магией. И сдохло — растаяло, оставив лишь сладковатый гнилостный запах.
Прощай, бывшая сестра, и прости меня.
Сельо после смерти не оставляют миру своей плоти. Тают, как лунный луч. Даже бывшие сельо — переродившиеся, потерявшие человеческую сущность гиньи.
В этот миг позади нас что-то взорвалось, яркая вспышка разогнала мрак подземелья и ослепила глаза. А грохот осыпающихся камней оглушил.
Меня накрыло спасительным крылом тьмы, и железная хватка — до синяков чувствуется знакомая рука! — выдернула из рушившегося подземелья. Зато моя ладонь сжимала стальную рукоять ликующего Сиена Ошсаха: «Спасен!»
ГЛАВА 12
Разбор подземных полетов
Дьяр молчал, — и это было особенно неуютно, — мерил шагами ректорский кабинет и только глазами сверкал. Причем не на меня, а на ректора Нирта. Меня Темнейшество явно видеть не хотело. Да и мне что-то было нерадостно.
Некромант тоже еще рта не раскрыл. Откинулся в кресле, опершись затылком о спинку и задрав обожженый нос к потолку. Над его лицом колдовал магистр с факультета зелий и ядов — тощий, похожий на высушенного кузнечика. Он хмурился и шептал заклинания, накладывая на глаза пропитанную мазями повязку. Хоть бы подольше полечил драгоценное здоровье нашего замечательного ректора! Ясно же, Дьяр всего лишь ждет, когда уйдет непосвященный в наше приключение, чтобы обрушить громы и молнии.
Но, едва магистр откланялся, сообщив, что зрение мэтра Нирта восстановится к вечеру, Дьяр уселся за стол в кресло посетителя и устало бросил:
— Все, с меня хватит. Сегодня же отправляешься домой, Лика. Разрываем контракт.
— За что?
— За все. Одной только башни Шарх достаточно. Она, конечно, стоит на месте, но это голые камни. На них теперь ни одно заклинание не цепляется, как ураганом сметает. Горгульи не могут на крышу сесть, гнезда лишились. Куда их теперь? Только твоему Шуршу все нипочем. Хоть бы Кикирусю пожалела. Где ей теперь жить?
Я хотела посоветовать поселить старушку во дворце, но чувствовала, что за такой совет Темнейшество точно меня в порошок сотрет, хотя что тут такого?
— Это не я, это он, — на стол легло смирненькое и тихонькое оружие, даже ни единым камушком на рукояти не отсвечивало.
