– Выглядит совсем не сложно.
– Ну, – сказал Элиот, – и все же сложно.
– Не понимаю, почему нельзя хоть немного научить меня.
– У нас нет времени, чтобы сделать из тебя компетентного поэта. А если бы и было, все равно ничего не получилось бы, потому что ты от природы неподдающийся. А если бы и поддавался принуждению, то я все равно не смог бы научить тебя, потому что у тебя мало базовых знаний, а мы недавно пришли к выводу, что давать слова, обладающие огромной силой, людям, у которых есть проблемы с самоконтролем, – это очень плохая идея.
– Я от природы неподдающийся?
Элиот бросил на него быстрый взгляд:
– Ну, в общем, да.
– Я поддающийся.
– Ты единственный известный нам человек, на которого не действует элементарное слово, то есть неподдающийся, – сказал Элиот. – На это я и рассчитываю.
Уил помолчал, потом спросил:
– Что делает меня невосприимчивым?
– Твой мозг обрабатывает язык не так, как у других людей. А почему так, я не имею представления.
– У меня выдающийся мозг?
– Гм, – сказал Элиот. – Я бы так губы не раскатывал.
– Я могу противостоять убеждению; для меня это звучит как усовершенствование.
– Когда-то у меня была кофе-машина, которая не добавляла молоко, как я ни жал на кнопки. Она не стала лучше. Она просто была сломана.
– Я не сломан. Кто ты такой, чтобы называть меня сломанным?
Элиот ничего не сказал.
– Это эволюция, – сказал Уил. – Вы, ребята, долго охотились на нас, и я развил в себе защиту.
– Как звали твою девушку?
– Что?
– Сесилия, верно? – Элиот посмотрел на приборную панель. – Ты уже сутки не упоминал о ней.
– На что ты намекаешь? Что я должен скорбеть о ней?
Элиот кивнул:
– Именно на это я и намекаю.
– Какого черта… Я пытался выжить! Меня хотел задавить скотовоз! Прости, что я не рыдал у тебя на плече, оплакивая свою девушку!
– Веские причины, ты полностью оправдываешь себя.
– Ублюдок! Да что ты знаешь о любви! Что это, по-твоему? Мозговая активность? Нейрохимия?
– Подозреваю, это своего рода убеждение.
– Значит, я невосприимчив к нему? В этом твоя теория?
– Фундаментальной характеристикой людей является желание. Оно их определяет. Скажи мне, что человек хочет, хочет по-настоящему, и я скажу тебе, что он собой представляет и как его убедить. Тебя убедить нельзя. Ergo[8], у тебя нет желаний.
– Чушь собачья! Я любил Сесилию!
– Ну, раз ты так считаешь…
– Надо же, робот читает мне лекцию о любви! Я сломан? Это ты сломан! Скажи мне, что такое, по-твоему, любовь! Ответь, я действительно хочу знать!
– Ладно, – сказал Элиот. – Это определение себя через видение другого человека. Это познание другого человеческого существа на настолько интимном уровне, что ты перестаешь замечать хоть какую-то значимую разницу между вами и начинаешь считать, будто без нее ты неполный. И так происходит все двадцать четыре часа в сутки, пока она не направляет на тебя скотовоз, а ты не стреляешь в нее. Вот так.
Уил некоторое время смотрел на дорогу.
– Прости, что назвал тебя сломанным, – сказал Элиот.
– Забудь об этом.
– Мы все сломаны. Так или иначе.
Уил спал, а когда проснулся, увидел, что лобовое стекло превратилось в металлическую решетку. Мост, сообразил он, желтые уличные фонари с натриевыми лампами раскидали его стальные балки во все стороны. Элиот закинул одну руку на спинку соседнего сиденья и сдавал задним ходом.
