Ну как же так?! И главное, зачем я перся в этот долбаный Арагон?
Проехал половину Франции!
Отправил на тот свет туеву хучу людей!
Перевалил эти чертовы Пиренеи, потеряв проводника и всех вьючных лошадей!
Месяц сидел в этой долбаной гостинице в центре долбаной Сарагосы, ожидая аудиенции у этого долбаного Хуана.
И что?
— А ничего! — заорал я сам себе и запустил в стену наполовину обглоданной костью.
Ровным счетом ничего. Культурно послали на хрен! Изысканно! Вежливо! Без объяснения причин!
И, млять, предложили должность при дворе! Должность королевского конюшего!
Млять! Конюшего! Мне! Арманьяку!
А затем всучили подачку в двести арагонских флоринов, чтобы не приставал.
— Кабальеро! Позвольте разделить с вами пару кувшинчиков вина и этого великолепного каплуна…
Поднял глаза, навел фокус и увидел перед собой высокого худого мужика лет тридцати пяти с длинным крючковатым носом, рубленым шрамом через все лицо и алмазной сережкой в правом ухе. Опрятно и дорого одетого, правда, в излишне кричащих расцветках и с явным переизбытком золота и драгоценных камней. А вот шпага у него оказалась боевая, абсолютно без украшений, с потертым и поцарапанным простым эфесом.
За его спиной переминалась служанка, держащая большой поднос, загруженный кувшинами и блюдами.
— Иоганн ван Гуутен, — представился незнакомец. — Мм… Шевалье. Да, шевалье.
Молча указал ему на место напротив.
С фламандцами… ну да, скорее всего, он фламандец… — я еще не пил. Интересно.
— Виконт де Лавардан, де Рокебрен. Бастард д’Арманьяк, — представился сам, продолжая разглядывать визитера.
Глаза колючие, холодные как две ледышки… Но морда умная. Рубака, однозначно. Вон как личико располосовали. Кого-то он мне напоминает. Вроде же не встречал его еще в своей новой жизни…
Иоганн Гуутен, поймав мой изучающий взгляд, улыбнулся.
— Мы не встречались, — уверенно сказал он, разрезая кинжалом каплуна, и, наколов на кончик лезвия половину птицы, положил мне на тарелку. Потом предложил: — Выпьем?
— Выпьем, — согласился я и показал на шотландца. — Мой эскудеро внезапно захотел спать…
— Это бывает. — хохотнул Иоганн. — Я предлагаю выпить за цель!
— У каждого цели разные! — возразил я ему.
— По содержанию — да, — согласился фламандец, — но по сути они все одинаковы.
— Интересно! — Стукнул своей кружкой о его. — Ну что же, давайте выпьем, а потом вы растолкуете смысл вашего выражения.
— С удовольствием! — Фламандец алчно влил в себя вино, замочив закрученные кверху усы. — Стремление к какой-либо цели, виконт, по сути своей является удовлетворением своих личных амбиций, и не более того.
— Тогда можно было выпить просто за личные амбиции.
— Так мы это сейчас и сделаем, — улыбнулся Гуутен и разлил вино по кружкам. — Я вижу, вы, виконт, находитесь в некотором расстройстве личных чувств. Не так ли?
— А что, заметно? — слегка удивился я.
А потом понял, что это заметно уже двое суток всей гостинице, да и, пожалуй, всему кварталу. Подумал и признался:
— Да. В некоторой степени… да.
— Обманутые ожидания?
— Именно так… Но это мое личное дело, шевалье.
— Я понимаю… — Фламандец примирительно улыбнулся. — Но есть лекарство, позволяющее забыть все невзгоды и примирить себя с самим собой.
— Вы лекарь, Иоганн? — поинтересовался я слегка язвительно.
Надо же, наконец наткнулся среди местной дворянской братии на настоящего философа. Сейчас заявит, что лекарство — вино, и предложит заказать мне еще…
— В некотором смысле, — кивнул фламандец. — Я помогаю людям найти новый смысл в жизни.
— Очень интересно. Ну так в чем лекарство?
— Война. Война очищает, война дает новые силы, война дает новый смысл жизни, — не обращая внимания на мою иронию, убежденно ответил
