Восседая в центре холла, козлобородый старик, сладострастно обнимая и лобызая свой саксофон, заставлял его кричать и стонать в той похабной манере, которая в негритянских кварталах Нового Света именуется, если я не ошибаюсь, джазом.
Обитатели Дома, поддавшись безумию, пытались выплясывать, донельзя жалкие, в пижамах и халатах, теряя шлепанцы и задыхаясь от нагрузки и возбуждения.
Сестры милосердия, сняв чепцы и подоткнув, подобно деревенским прачкам, подолы, танцевали друг с дружкой, бесстыже вскидывая бледные ноги.
Казалось, что весь Дом спятил от этой чудовищной музыки, и даже полупарализованный Себастьян пытался подергиваться в такт.
Лишь мне удалось сохранить самообладание и выдержку. Оказавшись в столь сложной ситуации, я выбрал единственно верное решение. Бессмысленно было бы пытаться перекричать какофонию или удержать раскрасневшуюся Марту!
Только музыка небесных сфер, гармония истинной классики, могла вернуть мир и спокойствие в стены Дома.
Я кинулся в часовню, к органу, призвав на помощь Баха.
Могучая акустика божественного инструмента легко заглушила жалкую дудку Майкла. Я растворился в симфонии и позабыл обо всем. Вдохновение снизошло на меня свыше.
Так прекрасно я не играл никогда! Сам Господь направлял мои пальцы!
Стоит ли говорить, что с последними аккордами органной музыки во всем Доме наступила просветленная и одухотворенная тишина. Так, с помощью Бога и Баха, был посрамлен вульгарный джаз, а мне удалось приструнить Майкла и, надеюсь, сделать маленький шажок к спасению его души.
Дорогой Наставник!
Выигранная битва еще не означает выигранной войны.
Поползновение Майкла сорвать воскресную проповедь, столь блистательно подавленное Вашим покорным слугой и Иоганном Себастьяном Бахом, имело, однако, далеко идущие последствия. Уже утром понедельника среди обитателей Дома началась непонятная мне ажитация, результатом коей стало нашествие бесчисленных полчищ коммивояжеров в нашу удаленную обитель.
Гнусные приспешники Мамоны пытались навязать пастве моей вместо истинных ценностей ложные, сиюминутные, суетные. Ослабевшие духом и верой старики жадно хватали пестрые крахмальные сорочки, накладные воротнички, шелковые галстуки с булавками, лакированные штиблеты и костюмы английского сукна, и даже такие атрибуты людского тщеславия, как одеколон и бриолин.
Непотребней были только старухи! Охапками сгребая флаконы духов, пуховки и пудру, румяна и губную помаду, парики и пакетики хны, они, хихикая, волокли все это в свои комнаты, дабы размалевать себя подобно блудницам. Портнихи, словно гиены, следовали за ними.
Благочинные сестры милосердия поддались общему безумию, укоротив свои платья до пределов приличия. А Марта даже посмела снять чепец, явив миру бесстыже короткую стрижку, обнажавшую шею с ямочкой в основании затылка.
Вслед за переменой внешней старики стали меняться и духовно, предпочтя молитвам и чтению Книги ежевечернюю игру в покер и жалкие попытки флирта друг с другом. Вопреки моим указаниям наши трапезы становились все более острыми, жирными, пряными, возбуждая плотский аппетит.
Я обратился за помощью к Господу нашему, проводя бессонные ночи в истовой молитве. Лишь паралитик Себастьян составлял мне компанию, но потом Марта увезла и его.
В ужасе я наблюдал, как Дом Скорби превращается в логово разврата и распущенности. Паства моя, забыв о спасении души, погрязла в макабрической пляске.
Утром в четверг я принял решительные меры.
Местом схватки за душу Майкла я избрал свой кабинет, время (неслучайно) было назначено предобеденное.
Как я и ожидал, Майкл опоздал на полчаса, но это не изменило мой настрой.
Когда отставной шеф-повар, смердя табаком, алкоголем и специями, в своем заляпанном соусом кителе предстал передо мной, раздосадованный и недовольный, я приветствовал его радушной улыбкой и предложил присесть.
Я знал, что разговор предстоит нелегкий, поэтому преисполнился терпения, успокоился и произнес заранее подготовленную речь.
«Шеф! — дабы расположить его к себе, начал я. — Человек вашего опыта и возраста должен понимать, что все мы бренны и смерть ожидает нас в конце пути. И оттого все ценности в этой жизни следует разделять на вечные и преходящие. Бесполезно отворачиваться от смерти, тешить себя ложными надеждами и бежать от Бога, который есть начало и конец всему. Никакие сигары, карты, виски и побрякушки не унесешь с собой в могилу. Нет Господу дела до красоты нарядов. Одеколоном и специями не перебьешь вонь тлена и разложения»…
Тут Майкл перебил меня: «О! Кстати о специях! Мне пора, скоро подавать обед!»
Вскочив, я попытался удержать вздорного старика, но его душа, покрытая коростой цинизма и неверия, осталась глуха к моим воззваниям. Потрепав меня по плечу, повар вышел, так и не услышав окончания моей речи.
На обед подали ростбиф.
