— С повинной я. Украл.
— А почему стоите?
— Совестно.
Репортер покачал головой и перепрыгнул к следующему очереднику:
— Вы, наверное, тоже сдаваться?
Очередник, хмурый, рослый мужчина в кожанке, отвернул микрофон в сторону:
— Шел бы ты, парень, отсюда. Здесь все такие.
И очередь закивала его словам.
На заводике кипела жизнь.
Именно так ощутил для себя Чемоданов какую-то вдохновленную суету в цехах и даже в заводоуправлении. Все бегали, все мелькали с какими-то радостными лицами, всех куда-то несло, тащило, толкало.
Все почему-то общались или радостным шепотом, или лозунгами какими-то. Чемоданов и сам заметил за собой.
— Товарищи! Премия — в конце месяца! — восклицал он, если и удивляясь внутренне, то совсем недолго.
Или:
— Лучше трудимся — лучше стране!
С питерцем они сработались замечательно.
Тот пропадал черт знает где, а, появляясь, объявлял одну за другой пугающе хорошие новости:
— Расширяемся! Дали госгарантии! Договорился с областными!
Глаза у него блестели, словно наполированные.
— Мы с тобой, Николай, такую стройку отгрохаем! — зажимал он кулак. — Мы так развернемся! Не торговые центры теперь нужны!
После окончания рабочего дня Чемоданов вместе со всеми шел на захламленный пустырь, и они при свете временного электричества разбирали под третий цех многочисленное железо. Так было честно.
Чемоданов, конечно, уставал зверски, но почему-то чувствовал себя молодым. Неполные пятьдесят лет — чушь, молодой он, безусый.
Ближе к полуночи тающая толпа заводских тянулась к центру города, они пели, перекликались с такими же толпами с других производств и расходились по домам.
Дома Чемоданова ждала Катя и в десятый раз подогретый ужин.
Ночью, во сне, Чемоданову было горячо, он метался, губы его были сухи, а пальцы сжимались в кулаки, словно он что-то давил там, в неведомой тьме расторможенного подсознания.
День выдался выходным.
Свежий октябрь шевелил шторы, сонное солнце заглядывало в раскрытое Катей окно.
Телевизор сыпал новостями, будто шрапнелью, и за завтраком Чемоданову стало совершенно ясно, что перемены добрались и до столицы.
Сначала показали заунывное интервью с каким-то банкиром. Банкир был похож одновременно на Сурена Тимуровича и на черепаху.
С черепахой его роднил серый пиджак-панцирь и морщинистая длинная шея. С Суреном Тимуровичем — кустистые брови и унылое выражение лица.
— Понимаете, — говорил банкир. — Без лжи жить нельзя. Все лгут. Вся жизнь любого человека состоит из лжи, большой или маленькой, из компромиссов с родственниками, знакомыми, незнакомыми людьми или с самим собой. Подумайте, даже у детей есть период, когда они открывают для себя возможность обманывать. И пользуются этим! И вдруг…
Он тяжело, неодобрительно, удивленно качал головой.
— Наш банк вряд ли сможет работать в таких условиях…
Он глядел в камеру, и в его глазах мелькал осторожный испуг.
— Ведь прибыль или банковский процент, получается, тоже ложь. Обман. И как прикажете обойти данную проблему? Ох нет, — шея пряталась в черепаховый ворот, — мы уходим с рынка. И, поверьте, не мы одни…
