Батюшка был не один. Тут же стояли старшая с середней и девка Танька, а за батюшкиным плечом маячил Онфим со свечой в левой и дубиной в правой.
— Простите, что помедлила. За работой задремала.
— Глядите, батюшка, на ней платье другое, лучшее! Для кого наряжалась, а?
— Для себя самой, сестрица милая! Кайму подбирала. Батюшка, что они наплели на меня?
Марьюшка сама удивилась, как легко сошла с языка ложь.
…Притворив дверь, Данила обернулся к старшей и средней:
— Дуры.
Отец редко бранился, а при слугах — и вовсе впервой. Дочери молча отдали поклон. Завтра поглядим, чей верх будет…
Кума Пелагея, всем трем сестрам крестная мать, пожаловала еще до обеда. Явилась и сразу начала выспрашивать, что Данила дарил дочкам. Не успел он выговорить про Финистово перышко — кума тяжело осела на скамью, застонала, закрестилась:
— Охти мне! Сором-то какой! — и заголосила певучим басом, будто колокол: — Да ты, кум любезный, али перепил, али недопил, али в самый раз выпил, что родной дочери своими руками этакую мерзость!.. Ой вы, девоньки горькие, покинула вас мать нерадивая на отца бестолкового!..
В сенях хихикали. Старшая со средней, посылая Таньку к крестной и не ждали такой удачи.
Перышко Данила стоптал каблуком — только хрустнуло да блеснуло. Марья вскрикнула, будто ее самое сапогом ударили, и оттого разгорелась в нем лютая ярость. Как Пелагея сказала, что девичьей чести ущерба не было, он поуспокоился, но говорить со лживой ослушницей не стал. Молча вышел из светелки и сам заложил засов.
Постоял, прислушался. За дверью молчали. Гордо и безжалостно, ему в ответ.
— Ты рехнулся. Это отвратительно!
— Дело вкуса.
— Пусть так. А что ты сделаешь, когда она сбежит, да еще беременная от тебя?! Ты берешься просчитать информационные последствия? Дикие слухи, потом генетику?
— Берусь.
— Ты самоуверен. Нет, уж лучше я все возьму на себя. Как врач и как командор.
— Не посмеешь!
— Знаешь, что посмею!
— Марьюшка, это я, Танька! Не нужно ли чего?
— Сама мне про Финиста баяла, а теперь — «не нужно ли чего»?
— Так, а что я? Я думала, бабы врут… Ой, Марьюшка, что ж теперь с тобой станется?
— Батюшка выдаст за Илью Митрофаныча. Завтра за дьяком пошлет, сговор будет.
— Ой, Марьюшка…
— Танька, выпусти меня. Я тебя не забуду.
— Что мне с твоей памяти, меня Данила Никитич батогами велят забить!
— Не велит. Я уйду через заднее крыльцо, а ты засов задвинь, как было. Подумают — сокол меня унес.
— Ой, Марьюшка, а он… он что, взаправди был?
— Взаправди. Он меня унес бы, да без перышка не позвать его.
— Да Марьюшка, на воротах-то замок!
— А я на амбар и через забор.
— Ножки переломаешь!
— Ты небось не переломала, когда тебе Васька-гончар свистел! Отпирай, кому сказано!
Базар с утра был почти пуст, но бабу Мирку оказалось легко найти. Первый встречный и проводил, и охальничать не стал.
Зато темнолицая веселилась вовсю. Чудно, правда, как-то смеялась. Будто что у нее болело.
— Ты и есть та хитрованка, вдового купца дочь? Али беда приключилась?
— Дай другое его перышко. Вот ожерелье, оно больше стоит, чем мой отец тебе заплатил. И скажи, где они живут.
