Знать бы самому…
Через площадь бегут трое жандармов в штатском – им было настрого приказано не высовываться, пока дело не будет сделано. Ну теперь можно, ребята, получите – товарец первостатейный, правда, подпортили слегка при упаковке, не взыщите…
Благовест, благовест – дили-дон – дили-дон… а это что?
Вдали, где-то за редкими, голыми березами вокруг Троице-Петровского собора, за чугунной ажурной оградой с высокими квадратными столбами, раскатывается странный звук – будто какой-то великан огромной палкой протарахтел по подходящих размеров штакетнику. Раз, другой… а потом побежал, шалун эдакий, вдоль забора, не отрывая палки от досок…
– Третий, Никонов, отвечайте!
И после мгновенной паузы:
– Первый, пятый! Барон! Возок прорывается к мосту! Пулемет!
Ворота в церковной ограде обращены в сторону крепости. На Большую Дворянскую выходит только малая калитка – ею неприлично пользоваться солидной публике. Так что люди, спешащие сейчас на зов благовеста, доходят до угла площади, что напротив Конной улицы, сворачивают влево, к воротам, а там уж, перекрестившись, положив поклон – к колоннаде портика. Когда-то деревянный Троице-Петровский собор был главным в городе, как и площадь: на ней стояли Гостиный Двор, таможня, рынок, Сенат, Синод, коллегии… Давно уже площадь пребывает в тени Дворцовой и Сенатской, а каменное имперское великолепие Казанского и Исаакия безнадежно затмило скромную красоту старенького деревянного собора.
А люди все идут. Сотня шагов до угла, до поворота на Конную, где на противоположной стороне улицы мерзнут на ветру два переодетых жандарма. И два десятка шагов – до возка, притулившегося у тротуара. Не возок даже – обычные извозчичьи санки, с низенькой спинкой, такой, что идущая следом лошадь роняет пену на голову седока.
В санках – двое. Первый – кучер, вон скрючился над вожжами. Второй – тревожно зыркает со своего места на прохожих. Рядом с ним, под рогожей – что-то угловатое, длинное, торчит наискось вверх.
– Не смотрите на их, вашбродь, не дай бог заметють… Вон, на церкву перекреститесь…
За спиной – шаги, шаги. Топтуны. До чего докатился он, морской офицер!
Корф с Каретниковым оторвали его от набирающей обороты программы по минному делу. Из строгости адмиралтейских кабинетов и лабораторий, из мастерской, где только начали собирать полноразмерный макет новой гальваноударной мины, не виданной ни на одном еще флоте системы, – и на петербургские улицы, в колодцы-дворы, в стылую, слякотную хмарь, в полумрак, где тенями мелькают какие-то отвратительные типы. И теперь вот – «бульдог» в кармане, а за спиной – шпики. Филеры. Жандармы.
Какая гадость…
Но – надо, надо! Чтобы не пропали втуне проекты, которые спасут русский флот от позора в дальневосточных морях. Чтобы рушились в стылую балтийскую воду с кормовых слипов минзагов рогатые шары, превращая Финский залив в суп с фрикадельками – смертельно опасный для прущих к Кронштадту самоуверенных бэттлшипов Королевского флота. Чтобы разлетелись в щебень под залпами черноморских калибров береговые батареи мыса Эльмас и Анатоли-Фенера, чтобы прыгали с «эльпидифоров»[74] в босфорский прибой матросы с винтовками…
А эти… ЭТИ, из будущего… они однажды уже чуть не погубили его самого… посмели использовать, как марионетку, играть на его чувствах!
Злоба заливает глаза…
…Явились сюда для того, чтобы помешать ему! Флоту! России!
Мерзавцы, мерзавцы, мерзавцы!
– Третий, ответь! Тре…
Настырно бормочет в ухе… не до вас!..
– Полегше, вашбродь, куды ж вы разогнались… увидют!..
Да как он смеет? Ему, морскому офицеру – и какой-то шпик?! Развернуться – и в рыло, в рыло, по наглой суконной филерской роже…
Впрочем, это потом. А сейчас…
Пальцы судорожно сжимают в кармане «бульдог». Шелчок курка…
Пассажир в санках на мгновение ловит яростный взгляд Никонова. В глазах мелькает недоумение, испуг… рогожа летит в сторону, и…
– Хватай их, ребята! Бей!
Агенты, отталкивая лейтенанта, бросаются вперед – спасать то, что можно еще спасти.
Дах – д-дах – да-да-да-дах!
Когда на набережной грохнул взрыв, Каретников глядел в сторону царского экипажа, прикидывая, сколько времени понадобится тому, чтобы миновать середину моста. Резкий звук заставил его обернуться; боковым зрением он заметил присевшего от неожиданности чужого наблюдателя – тот, не отрываясь, смотрел на фасад дворца великого князя, где неопрятным пятном расползалось облако взрыва. По прямой оттуда было метров двести, если не больше, – вопли и женский визг донеслись до доктора, сильно приглушенные расстоянием.
