уменьшил их и рассовал по бутылкам.
– И убил их?
– О да, определенно. Потому они и мертвы.
– Но ты сказал, их там сотни, – Ривен недоуменно посматривал то на Джинкса, то на Эльфвину.
– Думаю, около двухсот, – сказала она.
Эта мысль, окончательно оформившись, пронзила Джинкса, точно ножом. Костоправ убил сотни людей. И он, Джинкс, видел их, – по крайней мере, некоторых.
В бутылках.
– Но как это прибавляет ему силы? – спросил Ривен. Теперь они оба выжидающе уставились на Джинкса.
– Точно сказать не могу, – ответил тот. – Это… ну раз магия смертной силы питается смертью, значит, он держит их смерти в бутылках. Чтобы пользоваться ею.
«Надеюсь, они не поймут, что я всего лишь строю догадки», – думал Джинкс. Ведь Симон никогда ему о магии смертной силы не рассказывал, и ни одной книги о ней он не прочел.
– Хмм… А за той дверью что?
– Мы не сумели ее открыть, – ответил Джинкс.
– Но госпожа сказала, что за ней скрыта какая-то огромная сила.
– Вот у госпожи и спрашивай, – раздраженно ответил Джинкс.
– Эту дверь необходимо открыть, – сказала Эльфвина. – Если мы выясним, какой еще силой владеет Костоправ, то, может быть, нам удастся как-то уничтожить ее.
– Ты за ручку как следует дергал? – спросил Ривен.
– Нет, знаешь ли, без тебя мы никак не догадались.
– Джинкс, не груби, – попросила Эльфвина. – Дверь была заперта.
– Магия, – согласился Ривен. Похоже, он, как обычно, считал, что это слово все объясняет.
Прошла еще неделя. Джинкс только что получил от Костоправа по уху за то, что поместил сушеную печень эльфа в сосуд, предназначенный для сушеной печени русалки. Да еще и дураком был назван. И все это при Эльфвине, которой, впрочем, хватило такта притвориться, что она ничего не видела и не слышала. Джинкс понимал, что Эльфвина проявила тактичность, однако настроение у него было дурное, и потому он предпочел счесть это безразличием.
Он в гневе выскочил из замка и теперь одиноко стоял под небом на голом камне острова. Здешнее небо внушало ему отвращение. Огромное, а до деревьев так далеко. Джинкс посмотрел на лес, выходивший к отвесной противоположной стене ущелья. Он очень скучал по непрестанному живому ропоту Урвальда.
Здесь, на острове, дерево было только одно – сиротливая сосна. Джинкс подошел к ней, прислонился к стволу. Прикосновение грубой коры к лицу немного утешило его, хоть он давно уже понял, что говорить эта сосна не умеет. Не у кого было научиться.
Но Джинкс все равно попытался передать дереву свои сердитые мысли. И чувствовал его жизненную силу, такую слабую в сравнении с единым пульсирующим потоком жизни Урвальда.
Он пошел вдоль обрывистой кромки острова, приближаясь к ней настолько, насколько мог это сделать без головокружения. Двадцать футов до края. Пятнадцать – ноги начинают слабеть. Десять[22] – ему стало казаться, что он уже летит вниз, сорвавшись с обрыва. И Джинкс в несколько огромных шагов отступил назад.
Деревья по обоим берегам реки росли высокие, отчего бoльшую часть дня на острове лежала тень. Однако сейчас, около полудня, его заливал яркий свет. Глядя вниз по течению реки, Джинкс думал, что почти видит горизонт.
– Привет! – из-за края обрыва показалась голова Ривена.
– Не делай так!
– Извини, – Ривен, опершись на руки, легко вспрыгнул на край. Постоял немного, оглядываясь по сторонам, потом вплотную подошел к Джинксу, наклонился и очень тихо сказал:
– У меня получилось. Я нашел спуск.
– Здорово, – сказал Джинкс. Ему даже думать не хотелось о том, как этот спуск выглядит.
– Если начать вон оттуда, там и держаться есть за что, и куда ноги ставить. Пройти можно, только остров приходится огибать. А к реке спускаешься уже с другой его стороны. То есть если по дороге не свалишься.
– А ты свалился?
– Да, под самый конец, всего футов десять[23] пролетел. А обратно залез без хлопот.
