главное, не нарваться на подвыпивших малолеток с похотливыми мыслишками. Впрочем, у них других и не бывает.
– Идем, надо успеть до двенадцати.
Пластиковый пёс махнул хвостом и побежал вниз, останавливаясь и терпеливо ожидая меня возле каждой двери.
Щёлк-щёлк, восемнадцатый этаж. Щёлк-щёлк, двенадцатый этаж. Щёлк-щёлк…
– О, дева полная печали, расскажи мне стих!
Я вздрогнула, как от удара током. Высокий человек стоял в полутьме: берет с пером, крашеные в жёлтый цвет светящееся усы…
– Дядя Сань, вы меня опять испугали! – честно призналась я.
Мандарин под гогот соседа неторопливо спустился на площадку и сел у двери – в его памяти тот числился не представляющим угрозы.
– Гы-гы! Принцесса, будешь меня бояться, когда совершеннолетней станешь! – выдал вечную, как луна на небе, шутку дядя Сань. – Заходи на лимонный пирог.
– Я спешу к маме. Чесслов!
– Ну, тогда читай вслух по-быстрому и беги. А я пока кусочек тебе заверну.
– Ой, спасибо! Громко читать, да?
– Да! Верхний ряд!
Дядя Сань, называющий себя последним Цифровым Поэтом, открыл дверь, осветив расписанную стихами стену. И ещё раз повторил:
– Только читай вслух, а то не поймёшь! Это – Пушкин!
И я начала. Слова, негромко произносимые мною, тут же подхватывал мужской голос. Мы читали выразительно и с вдохновением.
Я не раз пряталась в однокомнатной квартирке дяди Саня. Как ни смешно, там я всегда ощущала себя в полной безопасности. Может, так действовали бумажные книги, выстроившиеся на полках?
– Следующий! – донёсся голос дяди.
Этот стих я знала. Маяк-Овский – так произносил фамилию автора дядя. Голос как-то сам собой изменился, стал более решительным, жёстким. Дядя Сань клянётся, что это настоящие голоса поэтов, а я не верю. Но всё равно получается здорово, словно не ты, а кто-то мудрый и серьёзный читает стихи. Технология, блин!
Вернулся дядя Сань с пирогом, завёрнутым в бумажный экопакет. От целлофана – к целлюлозе. То есть дерево, срубленное человеком, вредом для природы не считается.
– Беги.
О маме ничего не сказал – «любит» он её страшно. Как дети – крапиву.
Холод забирался под лосины, в трусики. Мандарин, следуя заложенной программе, держался в стороне от шоссе, старался миновать людей, вёл короткой тропой между серыми многоэтажками. Хоть время ещё есть, рисковать не хотелось.
Проскользнула в стороне от баскетбольной площадки, где крики перемежались со стуком мяча, избежала чёрного зева подворотни со странными силуэтами в глубине. Наверное, бомжи.
Ярко сияющая буква «М», гордая в своем одиночестве, осталась слева. Я миновала МакРесторан, служивший в наше бурное время всеобщим ориентиром, и наконец-то нырнула в метро – общественное болото, где зарождаются особо противные и склизкие слухи и получают воплощение детские страшилки. Когда я подросла и начала пользоваться этим транспортом, то поняла, что многие сказки – это истории из жизни, только адаптированные под нежную детскую психику.
Вошла в узкий туннель, покорно достала карточку мамы, вставила в приемную щель. Нас с Мандарином тут же со всех сторон обдало волной тёплого воздуха с запахом мыла и апельсинов.
Время я рассчитала точно: на табло часов горело 00.00.
Сначала свет, и так не особенно яркий, стал тусклым – словно каждый светодиод заклеили жёлтым скотчем.
Потом одноглазые камеры слежения, подмигнув напоследок красным огоньком, безвольно повесили головы.
Турникеты распахнули стальные задвижки.
Истошный крик, раздавшийся позади, подхватили множество голосов.
Наступило антикомендантское время.
Я вбежала в вагон одной из первых, как только серая змея с перечерченными арматурой оконными проёмами приползла на перрон и с громким вздохом раскрыла многочисленные пасти-двери.
Села в тёмном углу, достала из рюкзака вязаный костюмчик, надела на Мандарина, застегнула пуговицы, сверху накинула смешной капюшон. Не ахти какая маскировка, но, как показывал опыт, действенная.
Внимательно осмотрела соседей – парень в куртке из меха (скорее всего, кошачьего) и трое мужиков, уставших на вид, с пивными животиками и выражением лиц «жизнь прекрасна, но только не у нас».
