пробиваясь на самый верх, поближе к императору или верховному правителю, но ему ли привыкать к подобным упражнениям?
Ему, магистру, багатуру, кесарю и прочая, и прочая, и прочая?
А коли судьба-мерзавка закинет его в 41-й?
В то самое лето, когда немецкие танки попрут на СССР?
Что, он тоже будет осторожничать, пугаясь изменения реальности? И кем его тогда можно будет назвать?
Олег усмехнулся. Он прочёл целую серию книг, построенных по одной и той же схеме, — «попаданец» оказывается в 1941-м, воюет, налаживает контакты с самим Сталиным, выкладывает вождю своё послезна-ние — и Великая Отечественная мало-помалу меняет своё течение.
Немцы не доходят до Сталинграда, и ленинградская блокада снимается прежде, чем Таня напишет свой дневник, зато победители распишутся на Рейхстаге годом раньше.
Разве он не хочет этого? Разве не выложит всё сам Иосифу Виссарионовичу?
Да он наизнанку вывернется, лишь бы нашим помочь!
И не стояло бы перед ним проблемы выбора, «он себе уже всё доказал»…
Печь-вагранку для переплавки чугуна соорудили на берегу, под чутким руководством Серватиуса, а маленькая кузница у Схоппе на корме галиота наличествовала, в тесных подпалубных помещениях.
В принципе, этих самых помещений было всего два — кузня и мастерская.
В мастерской шкипер дневал и ночевал, это была его капитанская каюта, а в кузницу иногда заглядывал, по нужде — выковать чего, заклепать.
Когда Олег окунулся в жар, почуял запах гари и раскалённого металла, то даже ностальгия накатила.
Давненько он за молот не брался…
Считай, с IX века от Рождества Христова!
Оставшись в одних штанах, Сухов натянул на себя кожаный фартук.
— Поддувай, поддувай, — велел он Быкову, ногами качавшему кузнечные мехи.
— Поддуваю, поддуваю… — прокряхтел Яр. — Ёш-моё…
Пламя в горне загудело, меняя оттенок.
Олег, подхватив щипцами раскалённый штырь, стал его охаживать молотом, сгибая.
Раскалённый чугунный пузырь, оболочка бомбы, припекал сильно, аж волосы трещали.
Приставляем… Придерживаем… Привариваем…
Готово. Следующая…
Акимов в это время паял медные трубки для запалов, прислушиваясь, как гудит печь на близком берегу, да приглядывая за полуголыми, мокрыми от пота корсарами, качавшими меха. Процесс пошёл!
…Недели две длилась вся эта возня с «чудо-оружием».
Как ни выйдешь на палубу, Виктор корпит над своими «бомбочками» — то таблицы составляет, то пороховую смесь забивает в запалы.
Ясным днём в воскресенье первые три бомбы были готовы.
Их пузатые тела с цветами побежалости не создавали впечатления некоей доморощенности, самодеятельного творчества — нет, нормальные такие снаряды. Хоть сейчас в бой.
— Испытать надо, — солидно сказал Пончик. — Угу…
— Надо, конечно же, — кивнул Акимов и вздохнул: — Жалко…
— Жалко! — фыркнул Яр. — Ёш-моё! А ты для чего их делал, бомбист?
— Да я понимаю, конечно же… Заряжаем.
Пустые бомбы и порох хранили отдельно. Засыпали
ВВ[41] перед самым боем, вводили запал, укорачивая его ровно настолько, насколько предполагалась дальнобойность.
— Готово! — деловито сказал Виктор и полюбовался делом своих рук: — Шикарно!
— А запал ты не будешь поджигать? — поинтересовался Быков.
— Зачем? Пушка пальнёт, он и загорится. Цепляем!
— Тяжёленькая, блин, — подивился Быков.
— А ты думал! Может, сколотить из досок подобие борта, чтобы испытания получились натурными?
— Не надо никакого подобия, — сказал Олег, выпрямляясь. — Сейчас тебе будет и борт, и натура во всей красе!
— Не понял…
— А ты обернись.
