– Скажите, доктор, – обратился по дороге Григорий Александрович к своему спутнику, – неужели вы ни разу не спросили своего подопечного, что он видел на том свете? Ведь не каждый день ваши пациенты возвращаются из небытия. Да еще и с выражением неописуемого ужаса во взоре.
– Увы, не каждый, – искренне ответил Вернер. – Разумеется, я расспросил Фатова, как только он смог говорить.
– И что? Видел он Боженьку или Сатану? Скорее, Сатану, я думаю. Иначе его взгляд не произвел бы на вас столь тягостного впечатления.
– Увы, нет. Ничего подобного. Фатов утверждает, что после смерти перенесся в некую странную местность, где не было ничего, кроме серого неба и ровного, то есть
– И его охватил еще больший ужас?
– А вы как думаете? Чувствуя себя еще живым, он шагал позади мертвецов и не мог решиться отстать от колонны.
– Не будучи уверен, что вечно бродить по бескрайнему плацу лучше, нежели угодить к чертям на сковородку? – подхватил Печорин.
Вернер кивнул.
– А далее? – спросил Григорий Александрович.
– Потом все исчезло, и Фатов очнулся. Ожил, иначе говоря. Вот и все, что он мне рассказал.
– И как вы, материалист, объясняете его видения?
– Галлюцинации, – убежденно ответил Вернер. – Каждый человек имеет какие-то представления о загробной жизни. Фантазии, сведения, почерпнутые из книг… всякое, в общем. И эти картинки складываются в мираж, порождаемый в момент смерти погибающим мозгом, который, как известно, сохраняет некоторое время активность даже после того, как сердце остановилось. Кстати, вы можете сами расспросить об этом Фатова, если желаете. Мы уже пришли, – добавил Вернер, указав на дом с мезонином и плющом вдоль веранды.
Фатов квартировал на втором этаже и лежал в постели, обложенный подушками. Вид у него был неважный: тощий, бледный, с восковой кожей и впавшими глазницами, офицер больше походил на труп, но осмотревший его Вернер заявил, что пациент идет на поправку.
– Поразительно! – пробормотал он, садясь на подоконник.
Григорий Александрович расположился на стуле возле кровати. В комнате пахло лекарствами и немытым телом.
– Мне поручено расследовать одно дело, – сказал Печорин, глядя на Фатова. – И поручено лично князем Скворцовым.
– Вы про наш спор? – удивился офицер. – Так ведь… обошлось.
Печорин подался чуть вперед, понизил голос:
– Вы заключали пари с Раевичем?
Глаза у Фатова широко раскрылись, взгляд стал испуганным. Теперь он напоминал раненого затравленного зверька, к которому подбирается охотник, чтобы произвести последний выстрел.
– Не отпирайтесь – я вижу, что да! – сказал Печорин твердо. – Почему вы остались живы? Вы должны были умереть. Вы проиграли и должны Раевичу душу? А может, вы уж и рассчитались? – последнее слово Григорий Александрович произнес насмешливо, почти шепотом. Он знал, что, по условиям спора, душа отходила банкомету лишь после смерти, но хотел напугать офицера и заставить его во всем признаться.
Фатов затрясся, как в лихорадке.
– Нет! – выдохнул он хрипло. Губы у него дрожали, на висках выступил пот. – Я ничего ему не должен! Слышите! Ни-че-го! Выкуп! У меня был выкуп!
– Какой выкуп? – насторожился Григорий Александрович.
– Бог мой, что вы делаете?! – всполошился Вернер, слезая с подоконника. – Вы его убьете!
– Его не убила пуля! – огрызнулся Печорин. – Куда уж мне?! Говорите, что за выкуп такой?! – гаркнул он, в упор глядя на Фатова.
Офицер крепко зажмурился и сжал зубы.
– Про какой выкуп вы сказали? – настаивал Печорин, но офицер только мотал головой и глаз не открывал.
Так продолжалось минут пять, потом Григорию Александровичу надоело. Он встал.
– Как угодно! – сказал он раненому с досадой. – Но лучше бы вам рассказать все сейчас, не дожидаясь, пока правда выплывет наружу. А она выплывет, вот увидите!
Он постоял еще немного, ожидая, не одумается ли офицер, но тот молчал. Губы его дрожали, кадык судорожно ходил вверх-вниз. По бледному лицу