потянулся туман. Природа в этот момент суток была такой красивой, что все три эльфа сидели молча и смотрели во все глаза, не думая ни о чем, что не было связано с этой божественной красотой. Затем, словно по какой-то команде, птицы всех видов принялись петь, и их беззаботное щебетание вернуло эльфов к действительности.
— Раз уж ты здесь, то помоги мне подняться на ноги, — пробормотал Гвидион, опираясь на плечо Ллианы. — Я уже опаздываю…
Поднявшись на ноги, друид стряхнул пыль со своего красного плаща, а затем взял посох, который ему протянула Ллиана. Сделав вид, что не заметил, как два юных эльфа молча переглядываются, он пошел медленным шагом по направлению к тропинке.
— Пойдем, я уже опаздываю, я же тебе сказал… Иди впереди меня. А ты позаботься о моем дереве, хорошо? Поговори с ним немного, чтобы тебе не было одиноко.
— И вы тоже отправляетесь на войну? — спросил Лландон.
— Война мне уже не по годам, сынок… Кроме того, она меня никогда не интересовала.
Опираясь на Ллиану, старик начал спускаться вниз по склону.
— Приходи ко мне, когда вернешься! — крикнул он, прежде чем исчезнуть в поросли. — Мне нужно будет взглянуть на твою ногу!
Просыпаться было тяжело. На этой голой равнине не удалось найти достаточно сухого хвороста для того, чтобы поддерживать огонь в кострах в течение всей ночи. Утром люди, собравшись возле тех немногих костров, которые еще горели, уселись возле них плечом друг к другу. Кто-то ворчал, кто-то кашлял. Едва повара успели сварить похлебку, подслащенную медом, как воины короля — лучники, копейщики и рыцари, перемешавшиеся друг с другом, — стали есть ее из бесформенных мисок или прямо из котла, черпая еду закоченевшими и грязными ладонями. Пеллегун сидел среди них, подрагивая от холода в кольчуге, покрытой инеем. Думать ему ни о чем не хотелось, тело занемело, а настроение было мрачным.
До Бассекомба оставался еще целый день пути — а то и два, если, как вчера, снова пойдет снег и разгуляется ветер… Если бы он поскакал туда верхом, прихватив с собой только всадников, то весь оставшийся путь занял бы лишь полдня. Там принц смог бы поесть чего-нибудь получше, чем эта гнусная каша, сменить одежду, расположиться в теплом помещении (а не мерзнуть, как сейчас, на ветру), лечь спать в кровати, причем, возможно, с какой-нибудь милашкой. Однако, конечно же, об этом не могло быть и речи. Оставить пехотинцев на произвол судьбы и отправиться в путь с одной лишь кавалерией или же просто с эскортом из конных лучников — это было бы не просто опасной тактической ошибкой, но и прежде всего большой оплошностью, которая могла навсегда подорвать репутацию будущего короля. Достаточно было вглядеться в лица этих грубых людей, этих солдафонов с загорелыми обветренными лицами, чтобы стало очевидно, что присутствие среди них единственного сына короля очень сильно повышает его авторитет. Один из солдат протянул ему миску с едой так, как протягивают ее своему приятелю (фамильярность, за которую в Лоте этот солдат мог бы оказаться у позорного столба), Аббон накинул ему на плечи свой плащ, еще один солдат без спроса взял меч принца и стал затачивать его лезвие при помощи камня. Звуки трения камня о металл и позвякивание меча в тот момент, когда камень доходил до рукоятки, были похожи на ободряющую мелодию, вызывающую желание помечтать. Завтрак уже длился явно намного дольше, чем обычно, но командиры не осмеливались рявкнуть на своих подчиненных и разогнать рядовых криками и пинками, как они это обычно делали: их сейчас сдерживало присутствие принца и двух баннеретов. Отдавать здесь распоряжения должен был он, Пеллегун. Он это осознавал. Понимал он и значимость для него всего того, что сейчас происходило: несмотря на многодневный марш, несмотря на ветер, снег и только что пережитую холодную ночь, эти два отряда по двадцать рыцарей, пять десятков копейщиков и отряд конных лучников постепенно превращались в настоящее войско, командовал которым он, принц.
Превозмогая отвращение, он сложил и изогнул пальцы руки так, чтобы они были похожи на ложку, и провел ими по дну своей миски, чтобы собрать последние комки уже остывшей похлебки. Проглотив эти коричневатые комки, он, следуя примеру солдат, очистил миску при помощи снега и затем — коротким и рассчитанным движением — протянул тому, кто ее ему дал.
— Благодарю тебя, приятель! — сказал он зычным голосом, вставая. — Я за всю свою жизнь еще никогда не ел более… более гнусной пищи!
Все, кто сидел вокруг костра, загоготали. Смеялся даже Аббон, что немало удивило принца: он никогда раньше не видел на лице этого сурового воина хотя бы улыбки. Заражаясь всеобщим весельем, Пеллегун тоже стал смеяться своей собственной шутке.
— Пора отправляться в путь! Если мы будем двигаться быстро, друзья мои, то сегодня уже вечером я накормлю и напою вас из личных запасов барона Вефрельда!
— Клянусь Господом, — громко воскликнул рыцарь, сидящий рядом с принцем, — нужно потребовать от этого пижона, чтобы он открыл для нас свои погреба!
Пеллегун бросил взгляд на того, кто произнес эти слова. Черные волосы, доходящие до нижней части шеи, широкое и хитрое лицо, коренастое туловище, облаченное в кожаные доспехи, крепкие руки и ноги, защищенные железной кольчугой. Этому рыцарю было, похоже, столько же лет от роду, сколько и ему, принцу…
— Раз уж ты такой горластый, то бери с собой конных лучников и езжай вперед. Привезешь нам бочку пива!
Это новое заявление принца вызвало беззлобные насмешки над лучниками и регот. Лучники поднялись со своих мест, взяли свое имущество и стали готовиться в путь. Когда юный рыцарь в кожаных доспехах тоже поднялся, Пеллегун взял его за руку.
