там творится, Матвеич.
– Степан, помоги мне вещи кое-какие собрать, – попросил я.
Нужно было унести хоть что-то. Деньги, облигации, драгоценности – все это я хранил дома. Марье с Алешенькой придется скрываться, и неизвестно, сколько это продлится.
Мы вошли в мой кабинет, и первое, что я увидел, была цыганская икона. Она лежала на полу, поверх разбросанных книг. Не веря своим глазам, я подошел и взял ее в руки. Степан что-то говорил, дергал меня за руку, но я не слушал.
Выстрел, раздавшийся, как гром среди ясного неба, заставил меня вздрогнуть и очнуться.
– Поздно, Матвеич, ничего уже не спасти. Или вернешься за добром своим потом, а теперь бежать надо. Слышишь, стреляют? Это дружки Орлова пришли. Не так уж сильно они ему доверяют, выходит.
Я бросился к окну и увидел во дворе человек двадцать отребья. У каждого в руке был пистолет. Они стреляли в воздух, что было совершенно непонятно. Для чего они это делали? Пытались напугать?
– Сдавайся, гнида буржуйская! – доносилось в окно – Выходи сам, а то силой выволочь придется!
Степан не хуже меня ориентировался в доме, он здесь вырос. Мы успели уйти через черный ход в кухне до того, как мародеры взломали парадную дверь. По пути Степан разбросал вещи, какие успел. Сказал, что так бандиты решат, мол, сбежал генерал и барахлишко свое унес.
Путь у нас был один – в монастырь. Надежда на святые стены, авось и укроют от беды. Вот только бы успеть еще одно дело сделать, прежде чем уехать-то.
Вдоль дороги сплошной черной лентой тянулся лес. Степан подгонял лошадь кнутом, и ей оставалось разве что взлететь, бежать быстрее уже не вышло бы. Я сидел в повозке, устланной сеном, рядом стоял сундук, что хранился в нашей семье еще от прадеда.
– Как ты только догадался, Матвеич, сундук с богатствами своими в сарай перетащить? – стараясь перекричать ветер, надрывался мой конюх. – И ведь пойди догадайся, что под ветошью сокровища прятал. Голова ты, Матвеич, что ни говори.
– Если бы не ты, Степан, ничего бы спасти не удалось. Послушал я тебя, хотя прежде решил, что ты головой тронулся. Ты уж не серчай, пойми меня.
Степан кивнул и замолчал. Еще пару раз хлестнул конягу по крупу, но, видать, понял тщетность сего занятия и только крепче вцепился в поводья.
А я мертвой хваткой держал цыганскую икону. Сам себе пообещал, как все это мракобесие пройдет, отвезу ее к месту, где Дарина погибла. Сколько лет прошло, а я тропку помню, с закрытыми глазами отыщу. Оставлю, и пусть делает со своей деревяшкой что хочет.
Наконец Степан потянул поводья на себя, и повозка замерла на месте. Конюх резво спрыгнул на землю, помог мне спуститься и забарабанил в дверь кулаком:
– Открывайте, я вам гостя важного привез!
Передо мной на мгновенье появился все тот же Степка, мальчишка-балагур. На душе потеплело, появилась надежда, что этот ужас скоро пройдет, и жизнь потечет по-прежнему. И пусть его бравада сейчас была напускная, но не слезы же лить, оплакивая себя прежде времени?
Я приоткрыл сундук и сунул в него икону.
Дверь отворилась, и нам навстречу вышел Павел в сопровождении двух монахов. Все трое кивнули, а Павел еще и руку пожал, сначала мне, потом Степану.
Степка с монахами с трудом стащили с телеги тяжелый сундук и поволокли в монастырь…
…Вчера Степан ушел из монастыря. Сказал, что сильно сердцем болеет за жену с дочкой. Уговорил отпустить с ним Алешеньку.
– Скажу, что сынок это мой, Матвеич. Ну что он тут с вами в монастыре будет? А как все это кончится, так приезжайте в деревню. Спросите дом кузнеца.
Марья, конечно, не хотела сынка отдавать, но после наших уговоров образумилась. Расцеловала Алешеньку, перекрестила и пообещала, что скоро заберет его домой.
Он только губки сжал сильнее, но не заплакал. Нашего рода пацаненок, русаловского!
Я снял с пальца кольцо, то самое, что заказывал в пару к Марьюшкиному ожерелью, и вложил отпирающемуся Степану в руку.
– Бери, Степан, – твердо сказал я, – неизвестно еще, сколько нам тут быть, а Алешеньку растить надо. Продашь кольцо, на первое время
