Классный план, но в нем имелись два существенных изъяна: во-первых, никто из нас по-мрассовски не говорит, во-вторых, достаточно было бы и во- первых, если бы мы трезвые были, а в-третьих, путь замурован с нашей стороны. Но Сивуха продемонстрировал, чем военные люди отличаются от политиков или, скажем, интеллигентов. Политик бы создал комитет по решению проблемы, потом соответствующую структуру в регионах, финансирования из бюджета попросил, людей знающих набрал: председателя и его заместителя, бухгалтера. Кто-нибудь из вышеназванных окажется на руку нечист, утащит денег из казны, скандал, тарарам, тут и деньги кончиться должны, а новые когда еще появятся, проблема как была, так и осталась, но это уже никому не интересно, впереди маячит глобальное потепление или кошмарное обледенение. Интеллигент собрал бы свою мозгобратию, и стали бы они судить да рядить, а закончилось бы все метанием какашек в Сталина. Радуйтесь, пигмеи, сейчас можно! А Сивуха поступил следующим образом: допил ковш вина и приказал:
– Так, братва лихая, слушай сюда! Трегуз, бери флягу, налей туда вина, отыщи Семку-толмача и Ульку Тримайловского, доставишь обоих ко входу в башню, дождешься нас. Селезень и Харя, возьмете бочку вина, поедете в башню прямо сейчас с парнями договоритесь, которые в карауле стоят, думаю, они нам помогут. Я и Василий здесь посидим, помозгуем, как нам все сделать, чтоб комар носа не подточил. Встречаемся возле башни через час. Всем все ясно? Исполнять!
И, уже не обращая внимания на своих друзей, сказал:
– Вот приходим мы в башню, начинаем стену разбирать, мрассу звать, чего скажем-то?
– Я и сам не знаю, – честно признался я, – но думаю, что говорить с ними надо до того, как стену разбирать, а то они решат, что штурм, вообще слушать не станут, стрелами закидают.
– Так, давай-ка выпьем и поговорим по-трезвому, – предложил Сивуха. – Значит, сразу говорить… только они-то знают, кто прийти должен, не поверят нам.
– Точно, но про то, что Улдус больше не голос Амана, они не знают, если он им скажет, что пришел за ними, могут поверить, а главное, захотят верить – жить-то всем хочется, – размышлял я вслух.
– На том и порешим, только Улдусу твоему веры нет, но на то у меня лекарство имеется: и кнут, и пряник, – подытожил Сивуха. – Давай по маленькой, и вперед.
Как словом, так и делом не успели мы по две чарки замахнуть, за нами повозка примчалась, на козлах Семка, отрапортовал, что его наши други прислали к башне ехать. От ребята молодцы, а то мы с Сивухой уже тяжеленькие на подъем были.
Домчал нас Семка лихо, за пять минут. На Славенской площади перед башней нас ждали Селезень и Улдус.
– Улька, слушай сюда, – начал с места в карьер Сивуха, – ты теперь Тримайле слуга, так?
– Господин мой Василий Тримайло, по праву дарующего жизнь, – с достоинством ответил Улдус.
– А что ж ты по городу от него прячешься, как тать ночной, или вину какую за собой чувствуешь? – не унимался захмелевший Сивуха.
– Никаких вин за собой не знаю, добрый господин, хозяин мой не звал меня, и я смиренно ждал, – забеспокоился Улдус.
– А знаешь ли ты, что хозяину твоему князь дом пожаловал и сегодня господину твоему пришлось самому вино черпать – гостей встречать, – гнул свою линию гридень.
– Я не знал об этом, я бы… – залепетал совсем сникший мрассу.
– Да, как ты не знать мог, когда весь город, вся дворня об этом говорит, – уже вовсю орал Сивуха. – Ты знать обязан был, что нуждается в тебе Василий, разыскать его – твой долг. Ты думаешь, слуга у гридня княжеского для того, чтоб на воеводиной кухне брюхо набивать и девок по кладовкам жать?!
Тут, как видно, попадание было в самую десятку, так что Улька (а и правда удобнее его так называть) повалился на колени передо мною и запричитал:
– Прости меня, суровый господин, я все отработаю, все исправлю…
– Конечно, исправишь, а как же иначе! – уже потише заговорил Сивуха. – Не исправишь, так мы тебя живо турюкам продадим, они тебе кусок соблазна отрежут и отправят гаремы охранять. Или того лучше, к родичам тебя отправим на Июрз, они, может, что и похитрее придумают, тебе-то не надо рассказывать, какие мрассу затейники!
Улька пополз ко мне, обнял мои ноги, по-собачьи преданно заглянул в мои глаза и залился горючими слезами. Я давно хотел все это прекратить, но мне Семка не давал, все шептал, что по-другому они, дескать, не понимают, Сивуха знает, что делает. А как глянул в несчастные Улькины глаза, разозлился, даже не на гридня, а на себя: вот до чего человека довели, а я и пальцем не пошевелил.
– Хорош Сивуха, чего творишь-то, – заорал я на гридня, вне себя от ярости. – Улька – мой слуга, карать и миловать его буду сам, указка мне не нужна.
– Кто ж спорит, Тримайло, покуда не решишь его наказать, никто его и пальцем не тронет, – сразу согласился Сивуха, подмигнув красным глазом. – Решай сам, как Улька вину свою загладить может.
И только тут я сообразил – вот же кнут и пряник. Я – хороший, Сивуха – плохой. Ловко гридень Ульку размягчил, теперь тот на все согласен, хотя, если
