вокруг и орали разухабистые песни, через пролом в стене на все это с интересом наблюдал степняк. В руке у мрассу я заметил кубок. С той стороны стены нестройный хор неразборчиво подтягивал певцам.
А русские продолжали:
Припев затянули вместе с мрассу:
Из-за стенки неслось что- то вроде: «Кэх сашем трушул пы кости оголес, нэ дударишь Зулькиных конэс». В общем, братание с противником шло полным ходом, что сильно разозлило Сивуху. Он, побагровев, заорал:
– Заткнуться, и смирно! Нажрались на службе обормоты, а главное, без меня: я вас за это в холодной сгною, как закончим! – И без перехода: – Семка, скажи степным, зачем мы сюда пожаловали.
Здесь Улдус встрепенулся:
– Дозвольте мне! Я все слышал, все понял, я им объясню!
Улдус подошел к пролому и залопотал на мрассовском. Сразу за ним заговорил Семка, так что из разговора мы не пропустили ни слова. Бывший «голос» вещал следующее:
– Я, Улдус Зигел, из рода Мэлс-дуурш, пришел, чтобы спасти вас, султан увел свои войска и бросил вас умирать. Но я договорился с руссами, они готовы отпустить вас, если вы пообещаете отдать свой бунчук и уйти из Славена миром. Кто обнажит оружие или пустит стрелу, убьет всех вас и меня. Я закладываю свою жизнь за вас. Договориться с русскими мне помог богатырь Василий Тримайло, ему и я, и вы обязаны жизнью. Запомните это имя и расскажите в степях. Он отказался пролить вашу кровь, а я за это клянусь не проливать русской крови, вам решать самим, какие клятвы принесете вы, но благое дело не должно пропасть в пустоте! Отвечайте, кто вы и что решили!
– Я, Лал Кирипчак, из рода Ак-акча, я слышал о тебе Улдус Зигел, моя сестра замужем за Тырыкчой Сарыкзулом из рода Мэлс-дуурш. Милостью Бархудара я старший над полусотней мрассу, которые внутри башни. Нам тут неплохо, есть еда и вода, а эти руссы напоили нас вином, и нам весело. Ты знаешь, для мрассу и смерть пустяк, когда он среди своих. Русы могут войти сюда и взять наши жизни, но им не забрать нашу честь, и мы готовы к битве. Здесь узкая лестница, мы польем ее льняным маслом и посмотрим цвет потрохов любого, кто войдет. Но все будет по-другому, если мы выйдем наружу. Там нас ждет железнобокая конница. Одна половина меня, слабая, просит жизни, хочет верить тебе, другая, сильная, желает сражения, говорит, это хитрость руссов. Для них этот каменный столб – ценность, иначе они давно бы подожгли его, и мы бы подохли как лисы в норе, когда охотники приходят за шкурами. Если все правда – хвала Бархудару, весть о том, как ты и твой друг спасли Лала и его людей от смерти, облетит степи. Ак-Акча никогда не забудут этого. Но может быть и так, что некому будет рассказать о том, как ты предал нас, тогда вместо честной смерти воинов мы примем судьбу глупых кроликов, которых будут топтать кони. Как ты оказался в городе? Почему я должен тебе поверить?
Улдус подробно поведал историю своего спасения от казни, рассказал о суде. Лал внимательно слушал его, попросил только показать ему Семку, уж очень вождю Ак-Акча хотелось посмотреть на человека, который перехитрил самого Джамзука.
– Ты можешь мне верить или не верить. Я могу быть черным козлом, а могу быть гордостью Дикого поля. Выбор, который ты сделаешь, может убить тебя или возвысить, решать тебе. Такие решения воин принимает каждый раз, когда садится на коня. Я сказал всю правду, которую знаю, – подвел итог Улдус.
– Настоящий мудрец выбирает сомнительное вместо несомненного. Я люблю играть в тавлеи,[75] мы пешки в руках султана, но и он – всего лишь пешка в руках судьбы. Он принес в жертву Ак-Акча, но он не мог знать, что войдут в башню одни люди, а выйдут другие. Мы выбираем жизнь! В этом выборе может таиться смерть, на все воля Бархудара. Разбирайте стену, мы выходим.
Трегуз ударил Дубасом по стене, по ней пошли трещины, караульные стали разбирать стену, а мрассу, с той стороны, – им помогать. Я наблюдал за их слаженной работой и понял, что границы между людьми условны и проходят в головах. Эти парни еще два дня назад могли убить друг друга, а теперь они делают общее дело, помогая друг другу. А минуту назад они пили вино, пели и, случись им встретиться при других обстоятельствах, могли бы дружить. И снова распирающее голову чувство посетило меня. Я должен что-то понять, очень важное!
Но стену разобрали, и понимание снова ускользнуло, как суслик в норку, заставив меня разочарованно помотать головой. Мрассу стали выходить, Лал Кирипчак был первым, это был немолодой, но крепкий и жилистый степняк, за спиной у него были круглый щит и лук, он крепко сжимал рукоять кривой сабли, готовый ко всему, за ним следовали мрассу, настороженно поглядывающие на нас.
Когда все вышли на площадь, перед отрядом жорцев выехал всадник, жестом пригласил следовать за ним. Наша процессия двинулась по улицам Славена. Редкие прохожие, увидев нас, останавливались, подолгу глядели нам вслед.
До Степных ворот добрались без происшествий, нас ждали. Как только передовой всадник ступил на каменную брусчатку перед высокими створками, они распахнулись как будто сами собой. Мрассу вышли на дорогу, остановились, Лал и Улдус подошли к нашей бричке, я спрыгнул на землю. Они поклонились мне в пояс, их жест повторили все мрассу. Я ответил тем же.
– Слова придумали, чтобы люди понимали друг друга, но иногда они не нужны, – сказал Улдус. – Прости, Тримайло, но я уйду со своими, мне здесь не
