Нелли кивает, и солдаты отодвигаются в сторонку, а я тем временем встаю позади Гленды, левой рукой обнимая ее за грудь, притягивая поближе к себе. Мой человеческий перед прижат к ее заду, и так мы какое-то время стоим, пока я зарываюсь лицом в ее волосы.
Ничего тяжелее мне никогда в жизни делать не приходилось, и я ей об этом говорю.
— Тогда не делай, — просто советует Гленда.
Но я все-таки выпускаю свой средний коготь, самый острый и чистый.
— Я должен, — шепчу я.
Гленда закрывает глаза, когда я провожу когтем по ее мягкому загривку, негромкое воркование слетает с ее губ, пока она цепенеет в моей хватке…
И вдруг я останавливаюсь. Мое тело становится легче, грудь быстро освобождается. Словно тот твердый сгусток, который последние две недели окутывал мое сердце, начинает стремительно исчезать. Я пытаюсь мысленно потянуться к себе внутрь, вновь ощутить тот успокоительный лед, тот стальной гнев, который я испытывал, сидя на пляже Форт-Лодердейла и держа на руках обмякший поликостюм Норин, но его там и в помине нет. Я медленно, но верно возвращаюсь к самому себе.
— Давай назад, — говорю я Нелли.
На мгновение мне кажется, что он улыбается.
— Ты уверен? Это твое решение.
— Уверен. Давай обратно к берегу.
Хагстрем заводит мотор и направляет судно назад к твердой земле. Всю обратную поездку Гленда не говорит ни слова, но и не пытается выскользнуть из моей хватки.
Пока мы приближаемся к пристани, отдельные доски которой торчат наружу, точно тропки по болотной воде, я шепчу Гленде в самое ухо:
— Беги. Спрыгивай с катера, беги прочь и не останавливайся. Когда они окажутся вне моего поля зрения, я уже не смогу их остановить.
Гленда кивает и обеими руками сжимает мою ладонь. Последние двадцать футов мы преодолеваем, крепко обнявшись, и оба думаем — не в последний ли раз мы так близко друг к другу, пока все еще бьются наши сердца? Как только мы достигаем пристани, Гленда соскакивает с катера и уносится в ночь, исчезая под пологом пальм и мангров.
После ее бегства Нелли садится на край катера, болтая ногами в черной воде. Я тяжело плюхаюсь рядом с ним — последние силы уходят.
— Ты не наш, Винсент, — негромко говорит Нелли. — И никогда не был.
— Я знаю.
— Пожалуй, пора тебе возвращаться домой.
— Угу. Я тоже так думаю. — Я смотрю на Эверглейды — на эту спокойную, мирную гладь, под которой таится столько опасности. — Кому-то надо кошку кормить.
20
Фрэнк Талларико опять у себя в солярии — сидит в плетеном кресле. Рядом с ним служанка — похоже, девушка с фабрики звезд, миниатюрная азиатка, неотличимая от своих соплеменниц. Она обмахивает Талларико большим полинезийским веером, движет рукой взад-вперед, гоняя теплый воздух конца лета по в иных отношениях душному помещению.
— Извини за жару, — говорит Фрэнк, приветствуя меня в своем доме. — Кондиционер еще вчера сдох, и его до сих пор не починили.
Я кидаю перед ним на стол целую сумку флоридских апельсинов, и Талларико одобрительно кивает.
— Отличный гостинец, — говорит он. — Я, как ты знаешь, хороший цитрус очень ценю. Я так понимаю, ты прекрасно провел время в Майами?
Нет причины ходить вокруг да около — я сюда не для болтовни пришел.
— Я знаю, что вы сделали.
— Что ж, — говорит Фрэнк. — Чертовски подходящий способ начать разговор. А травки не хочешь?
Он щелкает пальцами, и еще одна служанка прибывает с уже знакомым подносом. Я мотаю головой, и Фрэнк снова щелкает пальцами с таким видом, словно он вдруг припомнил что-то чрезвычайно важное.
— Ах да, все верно. Ведь это как раз ты с травами справляться не можешь, так?
— Все это было подстроено, — продолжаю я, вдруг сознавая, что на долю секунды мне действительно не захотелось этой травы. Просто она оказалась не так важна для меня в великой схеме вещей. Миг спустя желание возвращается, но та доля секунды — это уже нечто, на чем можно строить какое-то будущее. — Весь план с самого начала состоял в том, чтобы впутать меня в это дело.
