на третье. Бока его почему-то уже не выглядят жалкими и ничтожными — нет, они странным образом кажутся мясистыми, мощными, пульсирующими энергией. Голова, прежде скорбно поникшая, теперь поднята высоко, так и ходит взад-вперед, словно бы уже пытаясь дотянуться до незримой финишной черты. Хвост развевается на ветру, очевидный барометр вновь обретенного победного духа.
Пока кони проходят последний поворот, Ломаный Грош вытворяет нечто совершенно неожиданное: он бежит еще быстрее. Может, это адреналин, впитанный от толпы, может, мастерство жокея, но разбитая кляча вдруг отыскивает какие-то скрытые энергетические ресурсы и доворачивает ручку громкости до цифры одиннадцать. Ломаный Грош несется по дорожке точно высокоскоростной вагончик по рельсам в Диснейленде, готовый побить все мыслимые рекорды.
Второе место и еще сотня ярдов. Я затаил дыхание, но меня это совершенно не гнетет. Чес и Шерм — то же самое. А толпа просто с ума сходит.
Шея к шее, нос к носу — это Семь На Восемь и Ломаный Грош шаг в шаг устремляются к линии финиша, их ноги работают в унисон, оба невероятно быстры, невероятно сильны. Тела коней дружно тянутся вперед, словно они понимают, что цель уже так близка, что требуется самый последний рывок и что в конце может быть только один-единственный победитель. Вперед вырывается то один, то другой, лидер забега меняется с каждым шагом, с каждым скачком. Жокеи в считанных дюймах над своими конями, хлещут их что есть мочи, но те даже не замечают жалящих укусов кнута, по собственной воле стремясь к победе и воспламеняя этим стремлением всю толпу…
Тридцать ярдов — Ломаный Грош вдруг вырывается на целых полголовы вперед, удерживая преимущество — трибуна буквально пульсирует бешеной энергией…
Двадцать ярдов — преимущество Ломаного Гроша растет — уже целая голова — Семь на Восемь теперь нипочем его не догнать — все происходит так быстро и в то же самое время достаточно медленно, чтобы проанализировать и осмыслить. Все до единого на трибуне усиленно запечатлевают происходящее в памяти, чтобы в свое время рассказать внукам историю о том, как самая задрипанная кляча на свете вдруг взяла да и выиграла большие скачки, чтобы поведать им, как…
Ломаный Грош вдруг спотыкается.
Всего-то и требуется — одна оплошность, один сбой на бегу — и Восемь На Семь злобным пятном проносится последние десять ярдов, пересекая финишный створ за две сотых секунды до того, как Ломаный Грош заканчивает забег всей своей жизни.
Внезапно все заканчивается каким-то не тем оргазмом после плохого секса — кончено, точка, и больше никто не хочет об этом разговаривать.
— Фотофиниш! — слышен одинокий крик из толпы. — Фотофиниш!
Нет. Ни к чему. Верно, кони были рядом, но никакого фотофиниша для определения победителя здесь не требуется. Накопленная энергия сочится с трибун, тонет на дешевых местах, растворяется в воздухе. Все знают, что случилось. Все решают как можно быстрее это забыть и жить дальше. На табло появляются предварительные результаты забега. Первые три места — Семь на Восемь, Ломаный Грош и старая добрая Лэсси Либерти.
— Вот блин, — бормочет Шерм, теряя всю прежнюю браваду. — Эдди как пить дать это не понравится.
— Что будем делать? — спрашивает у него Чес.
— Тут что-то нечисто, — говорит Шерман. — Ты видел, как он бежал?
Я по-прежнему ошарашен зрелищем, выигрыш там или проигрыш. И тот факт, что Ломаный Грош по-прежнему стоит на ногах, впечатляет вдвойне. Мне представляется, что сцена могла быть куда более трогательной, если бы этот конь выиграл забег, а потом рухнул в десяти ярдах за финишной чертой. Жокей шептал бы ему в ухо сладкие словечки, пока конская душа воспаряла бы к Великому Небесному Пастбищу.
— Мне казалось, он и за воротца не выберется, — говорю я. — По-моему, чертовски славный забег.
Шерман качает головой:
— Чертовски славный забег, значит?
— По-моему, да.
— А ты лучше на эти билеты посмотри, — инструктирует он меня. — Валяй, проверь, что там нарисовано.
Я так и делаю. Номер 6 в пятом забеге. Ломаный Грош. На победу. Во всех билетах до единого.
— Вот так-то, — говорит Шерм. — Теперь ты понял. Дырка нам от бублика с этими билетами. Можешь ими жопу подтереть. Больше они ни на что не годятся.
Чес качает головой. Похоже, он пришел к какому-то решению, которое совершенно его не вдохновляет.
— Мы должны с ним потолковать.
— Знаю, — говорит Шерман.
— Прямо сейчас.
— Ну да. Ясное дело, прямо сейчас.
Они отходят от поручня и направляются к лестнице, а я следую за ними. Похоже, они хотят перекинуться словечком-другим с жокеем, обвинить его за сбой у самого финиша. В жокейской профессии я не особенно разбираюсь, но, по-моему, это все равно как обвинять гонщика формулы НАС КАР в том, что у него в моторе прокладка полетела. Или поршень какой-нибудь. С другой стороны, я и в моторах не особенно разбираюсь.
