Лыков кивнул Женьке: «Пособи-ка», – оперся на его плечо и доковылял до стола. К нему подошла Валя, испуганно посмотрела на летчика.
– Ладно, потом разберемся, – сказал Лыков.
– Верно, – подхватил Егор. – Не ровен час, у Петра…
Дверь с грохотом ударила в стену. В проеме вырос солдат, за ним второй. В долгополых шинелях, с автоматами наперевес, они ворвались в комнату, за ними вошел невысокий рябой человек в полушубке с полицейской повязкой и следом офицер.
– Все здесь, герр Хевельт! – ощерился рябой. – Чмыхова провести – это ни-ни! Чмыхов на сто верст измену чует.
Офицер поднял указательный палец, и полицай замолчал.
Анастасия Захаровна окаменела у окна, а Савелий как присел на скамью, так и остался сидеть, положив руку на топорище.
Лыков стоял, держась за плечо Женьки, а Валентина прижалась к нему, глядя застывшими глазами на солдат.
Хевельт подошел к столу, мельком глянул на лежащего, сказал: «Вундербар», – и засунул пистолет в кобуру.
– Я-то думал, она только щенка прячет, – махнул полицай стволом винтовки в сторону Анастасии Захаровны, – а тут, выходит, вот оно что! Говорил мне Петро про Жомова…
– Иехх!
Бледнеющий на глазах Жомов, не размахивая, въехал прикладом в подбородок Чмыхова. Чмыхов грохнулся об пол. Дед Савелий привстал, и в тот же миг топор, описав короткую дугу в воздухе, хрястнул о грудь солдата у двери, тот перегнулся пополам и, вогнав короткую очередь в пол, свалился.
Второй успел полоснуть очередью деда Савелия, и тот упал лицом вниз. Жомов выстрелил солдату в живот, а когда немец схватился за рану, полицай выстрелил снова.
Хевельт выдрал из кобуры пистолет, и тут в спину ему бабахнул револьвер Лыкова. Офицер извернулся ужом, вскинул парабеллум, но выстрелить не успел.
Вторую пулю Кузьма всадил ему в лоб. Фуражка, сдвинутая на затылок, отлетела к стене. Хевельт взмахнул руками и упал на спину, оскалившись в зверской улыбке.
Раненый пошевелился на столе, медленно раскрыл глаза, со стоном поднял правую руку и, дотянувшись до браслета, коснулся его.
С громким щелчком, похожим на сухой треск ломающегося льда, в комнате возник и тут же исчез черный шар. Вместе с ним исчезли Лыков, Женька, Валентина и тот, кто лежал на столе – я…
Глава первая
Четырнадцать лет мне исполнилось, когда я вместе с родителями переехал из Алтайской промзоны в Базмашен. Отец тогда работал старшим наладчиком грузовых линий, мать занималась химией гафнийорганики и носилась между институтом и промзоной. Дома мы ее видели с четверга по воскресенье. Утром в понедельник она успевала быстро проинструктировать и перецеловать всех и исчезала под вой и слезы младшей моей сестры. Впрочем, через несколько минут сестра спокойно говорила: «А мамка наша опять ускакала», – и шла на первый этаж, в детский комплекс.
Ситуация была простая: отец подписал контракт на два года, работа затянулась, и четыре раза пришлось продлевать контракт. Два года обернулись десятью, школу я закончил в промзоне, а сестра доучивалась в Базмашене. Старшая сестра, Кнарик, жила с матерью в Москве. Повзрослев и слегка разобравшись в делах взрослых, как-то я спросил у отца, не развелись ли мы с ними? Отец молча покрутил пальцем у виска.
– Не помните, сколько было окон у вашего дома в Базмашене? – спросил мужчина в светлой рубашке, рассеянно перебирающий пластинки инфоров.
– Десять – двенадцать… – Я пожал плечами.
В Базмашене нас ждали бабушкин дом и сама бабушка. Она сразу же принялась хлопотать, окружила плотной заботой.
Потом был большой семейный совет, и меня долго пытали насчет планов на будущее. Будущее для меня было в туманной дымке, сквозь которую проступали всяческие картинки романтического свойства. После того как тесты развеяли дымку, романтики поубавилось. Выяснилось, что к химии склонности у меня никакой, хотя мать к ней подталкивала, напирая на семейные традиции. Мне нравилось возиться с красками, но два спаленных экрана привели к мысли, что живопись не для меня. На математических играх я часто попадал во вторую десятку. Неплохо справлялся с агробионикой во время летних отработок учебного кредита. Но сказать, что мечтаю работать на гидропонных плантациях, не могу. Куда хотелось, так это в освоенцы – пиф-паф-трах-бум, трудности и героизм, приключения каждый день. Но на конкурс освоенцев подают с двадцати одного года, да и то, если овладел двумя профессиями.
Ждать семь лет? Вечность! Я поддался уговорам бабушки и записался на четырехлетний цикл в Базмашенский политехникум, благо тесты. «Конструирование и эксплуатация обучающих систем» – так назывался цикл.
Выпускную тему защитил по высшему баллу и получил открытый сертификат. После недолгого раздумья выбрал специальность «испытатель обучающих машин». Меня направили в Ереванский учебный центр на полугодовую стажировку. Потом или просто повезло, или маманя пустила в ход связи, но вдруг образовался контракт в Мытищинский институт экспериментальной педагогики. Отец был недоволен, зато мать откровенно радовалась – из Подмосковья до нее всего десять минут без пересадки.
Два года в Институте. Одна командировка в Тихо. Там никак не могли разобраться после монтажа с тренажерами, а все наши наладчики сидели на
