– Нет! – рявкнул он. – Морозная ночь пройдет, как задумано, что бы со мной ни случилось.
Пол вздрогнул, на нижней палубе что-то загремело и рухнуло. Стук и грохот разносились по всему кораблю.
– Странно, что вы еще здесь, – заметил я. – Я думал, вы уже в спасательной шлюпке… Неужели не припасли для такого случая?
В ответ раздался животный вопль, в котором тигриный рык сливался с бычьим ревом.
– Ты что, молокосос, не видишь? Эти вареные недобитки меня не отпускают! – Он задергался, пытаясь освободить руки. Фосфорно-зеленое свечение, разгораясь, поползло вверх по локтям, облепляя их, как глина. Все правильно: если бы меня столько лет держали в бутылке – предварительно подвергнув жутким пыткам и заморив до полусмерти, чтобы, видите ли, «сконцентрировать», – я бы тоже не сомневался, чего мне хочется. Я желал бы отплатить мучителю той же болью, что он причинил мне. Я бы не давал ему покинуть дредноут, пока тот не взорвется, не развалится или что там происходит в Нигде- и-Никуда с выведенными из строя кораблями…
Йозеф тронул меня за плечо.
– Джои, пора действовать. Лови момент.
Я кивнул, глубоко вдохнул и шагнул вперед. Глаза Догнайфа цвета желчи, раковой опухоли и яда впились в меня, но я выдержал взгляд, хотя каждая клеточка моего тела вопила: «Беги!»
– Верните моего мутныша.
На морде гиены появилась удивленная гримаса. Лорд сообразил, что у него есть ценная для меня вещь, и просчитывал выгоду:
– Ах, вот оно что! Вы не моей гибелью пришли любоваться – вам нужен этот шарик!
– Да.
В гуще роя зажглась яркая искорка. Лорд Догнайф дернулся:
– Выведи меня отсюда, и я верну твоего приятеля. Но сначала освободи меня, иначе мне приз-му не вытащить – руки, понимаешь ли, заняты.
– Так мы тебе и поверили! – подала голос Джейкон.
– Не верите – и не надо… – Он запнулся, хрипя и сдерживаясь, но не выдержал и застонал. Впервые лорд Догнайф проявил слабость, дал понять, что ему больно. Если честно, особого удовольствия мне это не доставило, хотя до жалости к нему было еще очень и очень далеко.
– Хочешь вернуть свою зверюшку – умоляю ради всего святого, помоги. Я долго не продержусь. Эта боль невыносима даже для меня…
– Не знаю, смогу ли, – замялся я. – Кстати, призму мы и так можем забрать.
– И что вы собираетесь делать с заточенным мутнышем? – тяжело дыша, ответил он. – Без меня вам его не выпустить.
Корабль накренился, все съехало набок. Потеряв равновесие на скользком деревянном полу, я врезался в стену – едва успел откатиться, иначе меня придавил бы Догнайф, впечатавшийся в нее всем телом. Застонав, он поднялся на ноги.
Я осторожно погрузил руку в фосфорическое облако.
Ненависть.
Меня переполнила ненависть.
Жажда мести.
Каждая из душ – в рое их были сотни – до сих пор горела, пылала и корчилась от боли. Ими владела ненависть: к кораблю, к ХЕКСу, к лорду Догнайфу, к госпоже Индиго… Только это чувство могло хоть как-то отвлечь их от невыносимых страданий.
В голове ужасным эхом отдавались крики боли сотен разных версий меня.
Это надо было как-то прекратить.
– Все закончилось, – начал я, не отдавая себе отчета в том, что говорю. – Вас больше никто не тронет. Вы свободны. Оставьте все это. Живите дальше.
Я поискал в памяти что-то хорошее, чтобы подкрепить свои слова: солнечное лето, уютный зимний вечер у камина, освежающий ливень. Когда трогательные картинки закончились, я переключился на семейные воспоминания – запах папиного табака, улыбка Головастика, камешек на цепочке, подаренный мамой на прощание.
Камешек…
Я машинально вытащил его из-за пазухи. Он покачивался, отражая фосфоресцирующие искорки душ, гармонично вспыхивая в унисон с ними. Рой засветился по-другому – огоньки дружно мерцали, медленно подчиняясь общему ритму. Если бы вместо света был звук, в помещении раздавались бы две самостоятельные мелодии, постепенно сливающиеся в одну.
Чувствовалось, что души готовы были мне поверить – почти, но не до конца.
– Прекратите сопротивление, – велел я лорду.
– Что?
– Пока вы сопротивляетесь, они будут сражаться, пытаясь вас уничтожить. Как только перестанете – вас отпустят.
– Так… – задохнулся он, – так я тебе и поверил!
