Из гугла Холлис знала, что в этом году салон посвящен восьмидесятым. Ее всегда поражало, что время, в которое она уже жила, становится эпохой. Значит ли это, что она и сейчас живет в каком-то историческом периоде, и если да, то как его назовут? Первые десятилетия нового века вроде бы еще не получили четкого названия. Мода относительно недавнего прошлого вызывала у нее странное чувство. Наверное, память как-то осовременивает вещи, которые ты носила, и вживую они оказываются совсем не такие, какими их помнишь. Особенно чудны?ми выглядели плечи; талия и подол оказывались не там, где ждешь.
Впрочем, восьмидесятые Холлис вовсе не походили на то, что было представлено здесь: по большей части Жан-Поль Готье, Тьерри Мюглер, Аззадин Алайя и Клод Монтана.
Она посмотрела рукописный ценник на шерстяном мюглеровском жакете. Будь здесь Хайди и фанатей она по таким вещам (которые на самом деле были ей даром не нужны), последние карточки муйла усвистели бы за час, и все равно покупки уместились бы в одном такси.
Она подняла голову и зажмурилась, встретившись взглядом с самой собой на фотографии Антона Корбейна, увеличенной и вздернутой на прозрачной леске над вешалкой с Мюглером. Анахронизм, подумала Холлис. Даже не ее эпоха. Фотография была сделана в 1996 году.
Чтобы скорее сбежать от фотографии, Холлис отклонила предложение примерить мюглеровский жакет. Она на ходу достала айфон, и Бигенд ответил сразу, не дав своему мобильному шанса зазвонить.
– Губерт, вы отправляли сюда кого-нибудь еще?
– Нет, – ответил он. – А надо было?
– Вы поручали кому-нибудь следить за нами в «Селфридже»?
– Нет.
– Милгрим считает, что заметил здесь человека, которого видел там.
– Все возможно. Парижскому офису не сообщали о вашем приезде. Попросить, чтобы вам кого-нибудь прислали?
– Нет, просто хотела проверить.
– Еще что-нибудь для меня есть?
– Пока нет. Мы только что добрались. Спасибо.
Она дала отбой раньше, чем Бигенд успел попрощаться. И замерла с поднятой рукой, с телефоном на уровне уха, внезапно осознав культовую знаковость своей позы. В языке жестов, свойственных публичному пространству, роль сигарет отошла телефонам. Люди в позе, которая узнается за квартал, уже не курят. Девушка на фотографии Корбейна никогда такого не видела.
Номер, который вчера дал Клэмми, долго не отвечал.
– Да?
– Джордж? Это Холлис Генри. Мы встречались в «Кабинете», когда там жил Редж.
– Да. Клэмми звонил. Тебе надо поговорить с Мере.
– Да, хотелось бы.
– И ты здесь?
– Да.
– Боюсь, ничего не выйдет, – тоном скорее молодого юриста, чем клавишника «Тумб».
– Она не хочет со мной говорить?
– Не может.
– Очень жаль, – сказала Холлис.
– Нет, нет, – ответил Джордж, – не в том смысле. Она оформляет сделку по Шанель, которую привезла из Мельбурна. Токийские дилеры. Пригласили ее на ланч. Я тут пока сижу вместо нее.
Холлис отодвинула айфон, облегченно вздохнула и вновь поднесла телефон к уху:
– Так она согласна со мной поговорить?
– Да. Ей нравится твоя музыка. Ее мама твоя поклонница. Ты где?
– На втором этаже рядом с лестницей.
– Видела, там твою фотографию повесили?
– Да, я заметила.
– Мы в самом дальнем конце. Я буду тебя высматривать.
– Спасибо.
Холлис двинулась вглубь зала. По пути ей попался прилавок с джинсой явно не восьмидесятых. Все вещи тут были старше продавца, которому она на вид дала бы примерно сороковник. Он так и ел ее глазами – из-за хаундсовской куртки, решила Холлис.
Олдувай Джордж нашелся за архипелагом оранжево-прозрачной надувной мебели, тоже едва ли восьмидесятых. Он был в джинсах и плаще цвета хаки.
