Тамир лежал на лавке, будто покойник — вытянувшись во весь рост, с восковым застывшим лицом. Однако грудь едва заметно поднималась и опускалась. Жив.
Сутки уже миновали, но колдун не открывал глаз и лучше ему не становилось. Лесана вспоминала, как безо всякого стыда раздевала его, стаскивая сырую грязную одежду, как протирала влажной тряпицей, пропуская через пальцы Дар. Сила просачивалась сквозь его кожу, но та все одно оставалась холодной, как у лягушки.
И что делать, девушка не знала. Прикладывалась ухом к едва вздымающейся груди, слушала слабо бьющееся сердце и понять не могла — то ли спит Тамир, то ли умирает. Он не метался в бреду, ничего не слышал. Только серебристые линии змеились по телу. Лесана обводила их пальцами, не понимая, что это.
— Мама, погляди…
— Что, доченька? Что глядеть? — Млада всматривалась, но… ничего не видела. — Отдохнула бы ты. Сама вся белая.
— Отдохну.
И девушка снова прикладывала узкие ладони к груди колдуна, и снова с пальцев струилось бледное сияние.
— Покушай хоть… — подходила мать, подносила миску теплых щей, гладила по голове.
Дочь не понимала сперва, с чего вдруг нежности столько в Младе, до сей поры глядевшей чаще с осуждением, нежели с лаской? Потом вспомнила — и сообразила.
Всю памятную ночь тряслись жители Невежи по погребам, за дверями, закрытыми на засовы, заставленными лавками и бадьями. Затыкали руками уши, баюкали испуганных детей и с холодеющим сердцем слушали несущийся с улицы рык и вой. Сдюжат ли двое обережников против целой Стаи? Девка- вой! Ну как погибнет? Что делать тогда, где искать спасения следующей ночью? Ой, натерпелись…
А поутру вышли и ахнули от увиденного. Распластанные в грязи волколачьи туши, грязная и уставшая Лесана с обагренным кровью мечом, стрелы, то тут, то там торчащие из земли и заборов, взрытая могучими лапами земля…
Лишь теперь перестали соотчичи мерить дочь Юрдона на обычную девичью мерку. Поняли и впервые поглядели не с любопытством, не с осуждением, а с почтением и благодарностью.
И когда она — грязная и уставшая — сухо отдавала команды мужикам, бабы испуганно жались к заборам, во все глаза глядя на дохлых волков. До полудня люди гнули хребты, скользя в грязи и лужах, выносили оборотневы туши прочь из веси. Осененного со стрелой в затылке Лесана для верности оплела наузом, чтоб в посмертии не вздумал подняться.
За околицей вырыли ямину, свалили туда поганых тварин, закидали землей и камнями. А потом еще кольев осиновых вбили. Толку в том не было никакого — все одно не подымутся, но Лесана не стала об этом говорить — раз уж так людям спокойнее, пускай тешатся. Ее заботой был Тамир да еще пленник, сидящий в родительской клети и наделавший переполоха в доме, когда Лесана о нем рассказала.
— У нас? В клети? — испуганно хлопал глазами отец.
— Он не вырвется, не бойтесь. Просто двери не открывайте.
Они и не открывали. Даже из дому в ту сторону не ходили. А уж как Невежь гудела от такого известия… Млада же с Юрдоном были хотя и испуганные, однако такие гордые, словно сами поймали мерзавца.
Но старшая дочь об этом не знала. Все утро она провела около колдуна — вливала в него Дар, да без толку. Не становилось ему ни лучше, ни хуже. К вечеру девушка уже падала от усталости, поэтому, наспех помывшись в чуть теплой бане, она налила в миску щей и отправилась проведать пленника.
Тот дремал, удобно устроившись на ворохе старых мешков.
— На, — Лесана поставила перед оборотнем миску, положила ломоть хлеба и ложку.
Волколак открыл глаза, отливающие в темноте зеленью.
— Спасибо. — Он придвинул миску и начал неторопливо есть.
Девушка наблюдала. Наконец полонянин отложил ложку и внимательно поглядел на Охотницу.
— Что делать со мной будешь?
— В Цитадель повезу. Рожу тебе тряпкой обмотаем, будешь днем за лошадьми бежать. Вот только дорога наладится…
Он в ответ хмыкнул:
— Как скажешь.
— Зовут тебя как?
— Лют.
— Что ж ты, Лют, пошел людей жрать? Вроде ж не Дикий?
Зеленые глаза вспыхнули:
