Две шеренги всадников действительно резко, но слаженно, развернулись под прямым углом и помчались в разные стороны, гикая и паля из пистолей и луков. А вот шайны из следующих шеренг поступили иначе. На полном скаку они встали на седла своих скакунов. Оказалось, что с такой высоты они уже могут дотянуться до верха частокола. Им не нужны были осадные лестницы и веревки с крючьями-кошками: уцепиться прямо руками за остроконечные бревна, прыгнуть, подтянуться – и вот они уже на забрале. При этом их непрерывно прикрывали огнем следующие шеренги и боевые фургоны.
Лан и прочие защитники поселка слегка обалдели от такой смеси наглости и прыти. Нескольких шайнов тут же забили топорами, нескольких – сбросили обратно, под когтищи их же фенакодусов. Прорвавшийся неприятель не стал ввязываться в бой на забрале, а кинулся дальше – с частокола на лучников, не готовых к рукопашной и еще больше опешивших, когда им едва ли не на головы посыпались визжащие шайны с мечами наголо.
За первой волной «ловкачей» последовала вторая, а потом – третья… Бой шел уже и на стене, и среди ближайших построек поселка. Лучники побежали, шайны преследовали их, рубя головы направо и налево.
Лан перевесил «Ремингтон» на спину и взялся за меч. Рядом размахивал топором Гаврила Никифорович. Сталь гремела об сталь, в ушах звенело от боевого клича неприятеля. А пулемет на крыше завода продолжал молчать…
Лан рычал, как крысопес, непрерывно нанося удары или отбиваясь. Шайны сражались будь здоров – отважно, умело, правда, подло: так и норовили обойти оборону хитрым финтом или подрубить ноги, а зазевавшимся ополченцам они без зазрений совести всаживали клинки в спины.
Шестипал поднялся на сторожевую башню возле ворот. Его АШ-12 несколько раз грозно рявкнул одиночными, выплевывая крупнокалиберные пули, которые прошивали неприятеля навылет. Однако Палыча интересовали не всадники и не вражеские воины, которые пытались укрепиться на забрале. Палыч положил глаз на боевые фургоны, их безнаказанная пальба и продвижение вперед действовали ему на нервы.
Башню держали полдесятка ополченцев, у двоих из которых были ППШ. Перекрестным огнем из пистолетов-пулеметов они уверенно выкашивали гарцующих в их секторе всадников. Палыч шумно выдохнул, чтобы абстрагироваться от рубки и воплей, затем приспособил автомат между бревнами и стал методично, словно мишени на полигоне, расстреливать фургоны. Непрерывная пальба из тяжелых фузей тут же утратила интенсивность. Шестипал словно воочию видел, как тяжелые бронебойные пули прошивают борта, которые по убеждению шайнов должны быть неуязвимыми для одинцовского оружия – сюрприз, гады! – и как один за другим валятся на дно фургонов стрелки и заряжающие. Остальные ополченцы на площадке башни быстро уловили суть и направили усилия, чтобы ни один шайн не помешал Шестипалу подавить неприятельские передвижные форты.
Один из фургонов превратился в объемистый шар огня, дыма и мелкий обломков: пуля, выпущенная из АШ-12, угодила в бочонок с порохом для фузей. Взрывная волна перевернула соседний фургон и разметала тех шайнов, что находились поблизости. Одинцовские защитники отреагировали на фейерверк воодушевленными криками и усилением натиска на неприятеля.
И все же – почему Серый не стреляет?
– Воздух! – закричали с восточной стороны.
– Воздух! – подхватили этот клич у ворот.
«Что еще за “воздух”?» – удивился Шестипал, меняя магазин. Что имеют в виду кричащие – стрелы, что ли? Стрелы сыплются с небес ежесекундно, и на них уже почти никто не обращает внимания.
Земля содрогнулась, а вместе с ней – частокол и сторожевые башни. Затрещало дерево, ударил по ушам слившийся воедино вопль множества глоток, который уже через мгновение снова распался на азартные или испуганные крики рубак, брань, отрывистые приказы, немногословные рапорты и стоны раненых.
Лан увидел, что по земле, чуть дальше той условной линии, вдоль которой располагались лучники до того, как их погнали прорвавшиеся шайны, катится, словно колобок, округлый бетонный обломок.
– Воздух! – снова заорали на востоке.
Очередная бетонная глыба упала на угловую сторожевую башню, разбив в щепки площадку, на которой находились защитники поселка. Следующая глыба опять залетела за частокол и покатилась по земле, ломая корыта с турьими лепешками и вонзенными в них стрелами.
– У орды – осадные орудия! – крикнул Лан командиру ополчения. – Хреново!
Словно подтверждая его оценку ситуации, новая запущенная катапультой каменюка врезалась в угловую часть частокола, из-за чего бревна прогнулись. На них тут же выехал вражеский всадник. Его, правда, моментально подняли на копья ополченцы, но первая брешь в защитном периметре уже появилась, и ее просто так было не устранить.
Следующий каменный снаряд лег рядом с предыдущим, сломав кости особо ретивым шайнам, которые рвались за частокол через проделанную в нем дыру, а также готовившим им теплый прием защитникам Одинцово.
Кавалерия шайнов изменила направление атаки. Они обогнули фронтальную часть частокола и устремились к углу между северной и восточной стеной, где зияла пробитая брешь. И оказалось, что сбить их спесь совершенно нечем: лучники только приходили в себя после резни, со стены вели огонь несколько автоматчиков, остальные ополченцы рубились с неприятелем на забрале. И пулемет на крыше завода по-прежнему молчал.
– Поджигай! – вдруг крикнул Гаврила Никифорович, а потом снес одним ударом сразу три головы. – Поджигай, чтоб вас Дед порвал!
– Поджигай! – передали его приказ внизу. – Жги!
