– Достаточно, чтобы считать тебя дураком, который разгуливает по Эль-Куаддису в одиночку, – ответила Ариба голосом почти бесплотным в темноте.
– Не так уж и в одиночку, как я считал поначалу.
– Это лишь делает твои поступки намного более безалаберными. – (Я буквально слышал, как она качала головой.) – Подумать только, кого Семейство наградило темным ви?дением…
– Семейство тут ни при чем, – перебил я. – Я получил ночное зрение от отчима.
– А он от кого?
Это был хороший вопрос. Меня всегда занимало, откуда взялось ночное зрение у моего отчима Себастьяна, кто выполнял обряд и как он научился им пользоваться, а после передал мне. В те первые ночи я лежал без сна, изучая безмолвный дом свежезаколдованными глазами и прокручивая в голове небылицы о Себастьяне и его приключениях до обретения дара, который теперь стал моим. Я всегда знал, что он странствовал до того, как осесть с нами в Бальстуране, – после его рассказов о Садазе, Ун’Наанге и Киприосе не было тайной, что в юности он повидал свет, но после той ночи в лесу его скитания приобрели в моем воображении новый смысл, изобиловавший демонами, джиннами и косматыми гоблинами. Как иначе объяснить мрачный обряд, который он выполнил, и магию, перетекшую из его глаз в мои? Обряд, которому он так и не научил меня, потому что через три дня был уже мертв.
После убийства Себастьяна мои фантазии развернулись во тьму: ловкие сделки с загадочными волшебниками превратились в отчаянные сношения с демонами. Конечно, я был не настолько глуп, но все-таки юн и не имел других ответов для объяснения единственного известного факта: Себастьян был зарезан убийцами на пороге нашего дома, а я так и не узнал за что.
Я посмотрел на янтарное мерцание, за которым скрывалась молодая ассасинка. Нет, там не было нейяджинов. Убийцы Себастьяна не были джанийцами. А даже если бы и были, убийство произошло средь бела дня. Не в их обычаях.
– Не знаю, как он его приобрел. – Я устремил взор вперед.
– Честно? – Шаги вдруг замерли.
– Честно. Я понятия не имею, кто наделил его зрением и как он его передал.
– Тогда у нас общий интерес.
– По разным причинам, но думаю, что да.
Очередная пауза; потом туфли снова пошли, но темп выдавал задумчивость. Я подстраивался под шаги Арибы как мог, с учетом того, что точно не знал в темноте, где она находилась. Я отметил, что мы на пару естественным образом сторонились немногочисленных огней в дверях и окнах, неизменно выбирая тропу потемнее.
– Зачем ты тенью-то за мной ходишь? – спросил я.
– Дед продолжает считать, что ты слишком ценен, – не хотелось бы тебя потерять.
– А ты? Что думаешь ты?
– Я делаю, как просят.
– Просят или велят?
Голос Арибы стал колючим:
– Я стараюсь не допустить, чтобы ты пал жертвой Эль-Куаддиса, в котором полно опасностей.
– То есть не допускаешь, чтобы пали жертвой мои глаза. Я не могу поверить, что твоего деда волнует мое здоровье вообще.
– Это одно и то же. Лишиться тебя означает лишиться возможностей твоего дара.
– Мне показалось, что твой дед расценил его как нечто отличное от того, что раздал деспот, и я не в состоянии помочь вашей школе.
– Достояние не теряет в цене, если не умеешь им распоряжаться.
То есть дело не так очевидно, как показал в туннелях старик. Любопытно. И тревожно.
– Как ты это делаешь? – Я глянул на плывшее рядом пятно, чуть тронутое янтарем.
– Что?
– Скрываешься от моего ноч… темного ви?дения.
Фырканье в ночи.
– Ты надеешься, что я поделюсь нашими тайнами с имперцем?
– Ты же понадеялась, что я открою джанийцам свои.
Я наблюдал за пятном, которое было шагавшей рядом Арибой.
– Это особая краска, – молвила она наконец. – Ее наносят в виде рун, снова и снова, а после вбивают в ткань, пока сила не свяжется с самими волокнами.
– А лица, руки, клинки?
– То же самое. Только вбивают меньше, – добавила она, помолчав.
