целым рядком небольших фонтанчиков. Тело парня сообразило быстрее мозга — ноги кинули корпус в сторону. Перекатившись, Хайк юркнул за стоявшую рядом с ангаром телегу. И услышал жалобный скулеж.
Противник, засевший в ангаре, продолжал палить, не позволяя капитану высунуться из казармы. Правда, тяжелый «Печенег» явно не давался стрелку — еще ни одна очередь не попала в цель. Но щенку, задние лапы которого перебили самые первые пули, спокойнее от этого не становилось. Жалобно воя и тявкая, он метался перед распахнутыми дверями, пытаясь подтянуть сочащиеся кровью ноги. Новая очередь, чиркнув по стене казармы, зарылась в землю в нескольких сантиметрах от бедного животного, заставив того прижать к голове вислые ушки и заскулить. Выглянувший из-за телеги Фрунзик скрипнул зубами.
Он видел, как за дальним углом казармы мелькнула тень прапорщика — тот, видимо, решил обойти ангар с другой стороны. Но щенок мог и не дождаться, пока Чугун разделается с кричащей из ангара девушкой. Да, стрелком оказалась именно Олеся. Сквозь вой пулеметных очередей парень слышал ее безумный смех.
Ненадолго огонь прекратился. Судя по ругани охотницы — закончились патроны. Решив, что это его шанс, Фрунзик выскочил из-за телеги. Пробегая мимо скулящего щенка, парень схватил его за шкирку и, прижав к себе, прыгнул вперед. Как раз в тот момент, когда девушка, бросив на пол бесполезный «Печенег», вскинула запасной пистолет и нажала на спусковой крючок. Летящего в кульбите Хайка что-то толкнуло в плечо и откинуло назад. Сквозь стучавшую в ушах кровь парень услышал из ангара крики и возню. И звук падающего тела. Прапорщик успел вовремя.
— Хайк, дебила кусок! — проорал Ермолов, выбегая из казармы. — Какого хрена?
Немного повозившись, Фрунзик сел, придерживая у груди дрожащего щенка. Левая рука парня висела плетью. Подняв на командира затянутые болью глаза, он слабо улыбнулся.
— Песика… Жалко…
Когда Ермолов прибыл к дому старосты, хоромы уже вовсю полыхали. Огонь успел перекинуться на соседние здания, и не примись местные за тушение сразу, беды бы не миновали. Недалеко от трещащего костра обнаружили перемазанную в саже Вику. Будто бы исчерпав все силы на побег, девушка беспокойно дремала на земле. А вот следов Лиса и Медведя капитан не обнаружил. Пока не погас огонь.
В развалинах дома нашли обгоревшие кости и шесть черепов. Останки валялись в беспорядке, и без соответствующего обучения опознать, где чьи, не представлялось возможным. Кроме двух. Рядом с ними в угасающих углях лежали солдатские жетоны.
Голодное пламя оставило от парней лишь несколько потрескавшихся от жара костей и горстку маслянистого пепла. Слишком мало, чтобы рыть отдельные могилы. Слишком много, чтобы забыть двух товарищей, друзей. Сыновей. Кем они были, кем хотели стать, о чем мечтали, — все рассыпалось серым, почти невесомым прахом. Ветер закручивал его в крохотные вихри, поднимая в воздух над чадящими горьким дымом развалинами.
Поселение отряд покинул на следующее утро. И вынужденная ночевка в деревеньке стала, пожалуй, одной из самых беспокойных на памяти уставшего капитана. Хотя Иван Васильевич и пообещал неприкосновенность, что на самом деле было на уме ушлого старика, не знал даже рогатый. Потому более или менее расслабиться Алексей позволил себе, лишь когда злополучная деревенька скрылась за стеной деревьев.
Глава 9. ДАВАЙ ПОИГРАЕМ В ШАРАДЫ
Мягкий свет, просачиваясь сквозь ажурный тюль, рисует на стенах причудливые узоры. Десятки плюшевых зверюшек сидят на кровати, ползают по теплому шерстяному ковру, свисают с люстры. В их пластиковых глазах навечно застыли радость, нежность, любовь. Вышитые цветными нитями рты улыбаются, будто бы говоря: «Все будет хорошо. Все пройдет». Набитые синтепоном лгуны.
Она слишком хорошо помнит эту комнату, этот день, этот миг. Миг, когда привычный светлый и добрый мир разлетелся вдребезги. Миг, когда ей пришлось повзрослеть. Стремительно, насильно, жестоко.
Она сидит на полу, наблюдая за всем снизу, отчего ее родители кажутся великанами. Картинка в глазах начинает расплываться от наворачивающихся слез обиды и злости. Щека горит от отцовского удара. Из носа течет крохотный багровый ручеек, от которого на губах появляется привкус железа. Ее пальцы сжимает теплая рука. Брат.
— Я не позволю тебе сделать это с нашими детьми!
Мама. Обычно спокойная, рассудительная, будто светящаяся изнутри от ласки и нежности, стоит, раскинув руки. Кричит. Громко, зло, непреклонно. Мягкие губы вытянулись в тонкую ниточку. В карих глазах нет и следа тех доброты и понимания, что всегда заставляют чувствовать себя родным, дорогим, важным человеком. Сейчас в них только ярость. Ярость матери, готовой пойти на все, только бы защитить своих детей.
— У тебя нет права голоса. Я все уже решил. Они станут частью программы.
Отец. Умный, заботливый, любящий. Где он? Кто этот человек в его теле? Чей это отдающий холодом голос?
