Шатун не знал, сколько времени он находится тут. Собственно говоря, он вообще мало о чём знал, пребывая в полудрёме или в полузабытьи. Станция спала — где-то далеко, по контурам внешнего мира Шатун слышал лишь мерный шум работающих машин, — и пока она не проснётся, нет смысла тратить силы, которых и так не осталось. Всё же он с трудом разлепил ссохшиеся губы и попытался позвать вслух:
— Парень Боб…
Ему запретили приносить с собой что-либо, кроме воды; открытая двадцатилитровая канистра стояла рядом у его ног. Шатун из неё пил, но не помнил когда. Наверное, давно — губы слиплись, а гортань высохла так, что попытка глотнуть вызывала болевые ощущения, словно горло изрезали бритвой. Ещё он вроде бы пользовался туалетом, помня об обязанности содержать себя в чистоте. Шатун скосил глаза: дверца туалетной комнатки с одним унитазом была приоткрыта, и на ней висела покосившаяся табличка, на которой, как несложно догадаться, было написано «Туалет». Несложно, только Шатун знал, что это для простачков. Потому что в тайном мире Станции существуют чудесные, восхитительные, открывшиеся ему минуты, когда надпись на дверце могла меняться. О, когда Великая-И-Загадочная Насосная Станция «Комсомольская» просыпалась, в ней менялось многое. И Шатун ждал, боясь упустить этот момент.
Но судя по тому, что он сейчас обо всём этом думает, Станция намерена спать ещё долго. Значит, ему следует подниматься и немного заняться собой.
И действительно: Шатун сразу же почувствовал неимоверную жажду и представил, как приятно плещется вода в канистре, и одновременно ощутил необходимость добраться до туалета, чтобы справить малую нужду. Шатун пошевелился и понял, что не чувствует ног. Ничего, сейчас он немного передохнёт и двинется в путь.
«Что ж, Парень Боб, неужели ты больше не придёшь? А ведь ты видишь архангелов. И ты знал обо мне задолго до моего рождения».
Старое диспетчерское кресло из гнутой фанеры, на вид изготовленное только вчера, оказалось жестковатым. Ноги затекли, и горло высохло. И главное, Шатун совершенно не помнил, как в нём оказался. Пот на его коже от тепла работающих электронасосов давно высох, ноги же ощущали сквозивший по полу холод. Но как только он пошевелился, испарина опять выступила на лбу. Его организм бунтовал, активно бунтовал против того, что происходило, когда менялась табличка.
Он, конечно, мог позаботиться о себе. Мог усесться тут, сплести ноги в позу лотоса, отправив себя в то медитативное состояние, когда на него снисходило озарение, что уже не раз бывало и здесь, и в Бункере, и сохранить тем самым гораздо больше физических сил. Но Шатуну уже намекнули: коль скоро приходишь с просьбой, не стоит быть таким уж гордецом. Может быть, позже…
Шатун ждал. Ему обещали помочь.
2
Парень Боб был первым, кто вышел к нему у Станции, когда музыкальная шкатулка, что сварганил блаженный деденёвский мастер, раскрыв свои секреты, неожиданно заработала в «ненормальном» режиме. Нет, не совсем так: вначале был Джимми-бой. Шатун помнит это ощущение, когда все его подозрения насчёт шкатулки словно подтвердились. Она хранила в себе (тайное? детское?) волшебство. Тихое, немножко стыдливое, и хранила в себе внутренний свет, такой же тихий. И здесь безделица, сварганенная блаженным деденёвским чувачком, ожила. Внутренний свет сделал фигурку балерины, да и сам контур шкатулки необычайно яркими. Что-то случилось, Шатун как будто внезапно пробудился после долгого сна. И мир вечерних теней вокруг Станции стал другим. Он… тоже ожил. Станция не спала.
И тогда зазвучала музыка, такая, что у Шатуна навернулись слёзы. Это была гитара, электрическая, и играл на ней либо Бог, либо демон. Так что первым всё же вышел Чёрный человек, Джимми, — это была его гитара. Он появился из сумрака, где его лицо практически сливалось с тенью, словно отделился от стены и поначалу очень напугал Шатуна. Ему никогда прежде не доводилось лицезреть людей с кожей чёрной как смоль. Он, конечно, слышал, что есть Те, о ком не знают, что они таятся в тенях повсюду, но лишь в нескольких необычных местах их можно увидеть самому, но полагал всё это байками.
Сейчас Чёрный человек стоял перед ним, и его гитара была белой, как снег, который снится. Но когда Шатун увидел, с какой скоростью его длинные пальцы забегали по деревянному грифу, отражающему лунный свет («Пожалуй, побыстрее, чем я перезаряжаю револьвер», — мелькнула уважительная
