Канал имени Москвы

осталось понимание: на Тёмных шлюзах я не смогу защитить экипаж вашей лодки.

— А кто просит?! — отрезал Трофим. И всё же не смог удержаться от угрозы: — Если не заметил, у меня крупнокалиберный пулемёт. Огонь на поражение с о-о-чень, — он весомо растянул это слово, — приличной дистанции. Побольше ваших хлопушек. И… если понадобится, я пущу его в дело.

Хардов улыбнулся, наклонился к Трофиму, чтоб никто не слышал, и произнёс будничным тоном:

— Тогда ты труп.

Взгляд Трофима потемнел, рука непроизвольно потянулась к кобуре. Хардов безмятежно улыбался. Лишь еле заметные льдинки плавали в глазах. Трофим вспомнил, что случилось в «Лас-Вегасе». И чем пугал Новикова Шатун. Злобно посмотрел на Хардова, но ничего не сказал.

* * *

Наконец к вечеру второго дня стрелка шлюзового барометра медленно двинулась в противоположную сторону.

— Ну вот и перемена, — облегчённо выдохнул дозорный гид. — От этого так всех… Приближается буря.

Хардов взглянул на небо, всё ещё совершенно чистое, и кивнул. «Ты даже не представляешь, насколько прав», — подумал он.

2

Прежде чем окончательно осознать, что пробудилась, Ева, наверное, какое-то время пролежала без сна. Этот зверь, что рыскал в мглистых предрассветных сумерках за окнами, он не был частью сновидения. О нём она знала с детства. От этого зверя, сам того не ведая, её сейчас спасал отец, согласившийся на разлуку с дочерью. О нём Ева не посмела заговорить, наверное, всё ещё опасаясь быть поднятой на смех, когда они ночью покинули милую родную Дубну и подходили к памятнику Ленину. Тогда она чувствовала его.

Как он приближался, пока издалека, из очень плохого места, становился больше, рос, заполняя тягучим кошмаром каждую свободную клеточку пространства. А потом явил одну из своих личин, поплыв тёмным, темнее ночи, каменным исполином в чёрном небе. Сейчас было то же самое чувство, только гораздо острее.

Он пришёл, этот зверь. Притаился там, во мгле, за земляным валом, принюхивался, бесшумно облизываясь, и ждал. Но… Ева всегда была уверена, что это она притягивает зверя. Это её личное чудовище, её спрятанная во тьме частичка судьбы. И он не успокоится, пока не настигнет. Или пока Ева сама не посмеет взглянуть в его жёлтые глаза, не посмеет изгнать его во тьму, воспользовавшись силой, данной ей даром или проклятием. На это были их надежды. И Тихона, и Хардова, и даже папины, хоть и для него, учёного, всё это представлялось несколько в ином свете и несколько иных терминах. Но сейчас Ева отчётливо осознала, что зверь здесь не только из-за неё. Не только она оказалась магнитом для чудовища.

Ева боялась себе в этом признаться и не понимала, почему так. Но зверь больше всего ненавидел, а может, даже пугался, — эта мысль посетила Еву впервые, — тех мгновений, когда она думала о Фёдоре. Да только, — и Ева улыбнулась светлой и обречённой улыбкой, — она сейчас думала о нём постоянно. Она чувствовала смятение, страх и радость. Но почему они не пускают её к нему? Хотя бы увидеть? Хоть на несколько минут, на секундочку, хоть… Ведь они даже не договорили и не… дотанцевали. Почему они все спят здесь, воспользовавшись гостеприимством местных гидов, а Фёдора под охраной оставили в лодке? Что с ним? Его болезнь опасна? Но она не боится! Почему Рыжей Анне можно, а ей нет?! Говорят, первое чувство проходит с первым поцелуем, но ничего не прошло.

Ева даже ловила себя на глупых мыслях: может, у неё это не первое чувство, ведь были же какие-то увлечения, или это не считалось поцелуем? Ответа не было. Лишь счастье и горечь от того, что она хочет думать о нём снова и снова.

Ева поднялась на ноги. Почему Рыжей можно, а ей нет? Сейчас она бесшумно проскользнёт на улицу. Её не пугали мглистые предрассветные сумерки. И того, что таит в себе канал до рассвета. Она должна увидеть его.

Ева тихо открыла дверь, и та совсем не заскрипела. Рыжая Анна сидела на пороге и курила трубку с длинным изогнутым мундштуком.

— Куда это ты собралась? — не оборачиваясь, спросила она.

— Разве вы… курите? — не нашлась Ева.

Рыжая усмехнулась:

— Забудь. Тебе нельзя к нему.

— Но почему?!

— Тихо. Сейчас всех перебудишь.

— Ну, пожалуйста, я прошу вас.

— Иди спать.