Но со всякими дикими мыслями он давно научился справляться.
— Моста, с которого вы упали, — ровно произнёс Хардов. И снова заставил себя улыбнуться. Это оказалось не так уж сложно. И тень отступила.
— Ты уж постарайся, — попросил Хардов. — Там, внутри, есть тот, кто на это способен. Настоящий, подлинный Тео. Как драгоценный сияющий алмаз! Сделай это. Скажи себе «да», там… столько света…
В горле у Хардова снова запершило, но теперь по-другому. И он поднялся. Посмотрел на Фёдора. Лицо спящего теперь казалось безмятежным. Хардов положил рядом с ним свёрнутый лист письма.
— Вот, прочтёшь, когда сможешь. — Он немного подвинул письмо к Фёдору. — Это очень важно. Там о Еве и ещё…
На безмятежном лице спящего мелькнула еле уловимая улыбка или только отсвет улыбки.
— Это очень важно, — внятным и глубоким голосом повторил Хардов. — Если случится так, что меня не будет рядом, это придётся сделать тебе. Ты должен будешь доставить Еву. Что бы ни случилось, и что бы тебе ни показалось. Верь ей. Она очень сильная, и она очень слабая. Она, может быть, самая прекрасная девушка, хоть и упряма… Она чудо. Такое же, как и ты.
Улыбка Фёдора сделалась явственней, он, видимо, не возражал против подобных оценок. И невзирая на весь драматизм ситуации, Хардов улыбнулся — не Фёдору, а тому, как нелепо он сейчас выглядел. Кивнул и всё же добавил:
— Во что бы то ни стало ты должен доставить Еву до Тихона.
Хардов отошёл от лежанки, остановился и бросил ещё один взгляд на спящего. «Мы не говорим „последний“, — подумал он, — хотя ты сам всегда повторял, что никто из нас не будет жить вечно. И поэтому не стоит бояться слов, притягивающих суеверия».
— Ну вот, мне пора, — сказал Хардов. Покачнулся в сторону выхода, но не сделал и шага. Потом он понял, что стоит тут, не в силах уйти, и смотрит на Фёдора. И ещё, что действительно пора.
— Мне бы так хотелось увидеть, каким ты вернёшься, — прошептал Хардов. — Но больше всего мне хотелось бы тебя обнять. — Он всё-таки сделал этот шаг к выходу и совсем уж тихо, одними губами добавил: — Я ведь давно простил тебя. Простил тебе Лию. Давно простил.
5
— Ты ослушалась меня? — Хардов смотрел на Рыжую Анну.
Отпираться было бесполезно, и та прямо сказала:
— Да.
— Почему?
Анна плотно сжала губы. Хардов молчал. Она подняла руку. Раскрыла пятерню тыльной стороной к себе. Покачала в воздухе, то ли сосредотачиваясь, то ли предлагая более уравновешенный ритм разговора.
— Послушай, дело не только в том, что я пожалела её… — начала было Анна.
— Ты ведь знаешь, насколько это опасно. Я даже команду снял с лодки, пока здесь стоим.
Анна снова сжала губы. Подняла указательный палец:
— Если ты дашь мне возможность объясниться…
— Рыжая! — Хардов взглянул на неё осуждающе. — Очень много всего поставлено на карту.
— Знаю, — сказала она. — Только послушай… Мне кажется, девочка влюблена в него.
— О чём ты, Анна? — Хардов усмехнулся.
— Ты что, ослеп? — Рыжая Анна вдруг тряхнула волосами и заговорила с напором: — А если это… Ты ведь понимаешь, о чём я?!
Хардов словно бы взялся руками за голову.
— Невероятно! — изумлённо протянул он. — Как такое вообще…
— Хардов, прекрати! Она любит его. А если это и есть
Анна пристально взглянула ему в лицо. И наткнувшись на эту восхитившую её много лет назад доверчивую смущённость, почти детскую беспомощность в глазах, поняла, что он думает о том же самом. Она слишком хорошо его знала, чтобы спутать: редкие моменты, когда Хардов был не до конца убеждён в своей правоте, и тогда он отключал голос рассудка и позволял руководить собой то ли интуиции, то ли этому парадоксальным образом всё ещё не исчезнувшему ребёнку.
— Кажется… влюблена… — пробурчал он.
— Не придирайся к словам. — Анна улыбнулась. — Не хочу, чтобы ты сердился на меня.
Хардов вздохнул.
