Когда он поднял голову, Паромщик уже уплывал. Что-то в нём неуловимо переменилось; наверное, он ещё не стал похож на злобного старикашку, но теперь его вполне можно было спутать с обычным лодочником, решившим прогуляться по тёмной воде. И прощанием с этим местом где-то вдали прозвучал голос:
— Хорошая у нас вышла коммерция, молодой гид. А Хардов чего, он всегда был добр ко мне. И всегда припасал доброго самогону, чтобы угостить старика.
Его голос стихал, всё более поглощаемый тяжеловесной тьмой. Но Фёдор всё же смог различить:
— Однако торопись, молодой гид, иначе ты и вправду пожелал бы для него смерти.
4
Фёдор словно проснулся. Или очнулся после тяжёлой болезни. Он обнаружил себя рядом с лодкой «Скремлин II», выкинутой носом на берег и привязанной к стволу дерева прочным канатом. Кто-то явно возвратился сюда и позаботился о лодке.
Он не знал, сколько прошло времени. Встреча с Хароном запомнилась ему, как короткий и очень тяжёлый сон, но луна, будто потерявшаяся на утреннем небосклоне, вовсю прибывала, входя в третью четверть, значит, минуло не меньше недели.
Фёдор вдруг понял, что на него кто-то выжидающе смотрит. Он поднял взгляд. На мачте сидел Мунир. Фёдор выдохнул. Чёрные глаза-бусинки весело блеснули. Фёдор слабо улыбнулся и показал ему хардовский манок.
— Смотри, Мунир…
Ворон издал радостный крик, торжествующе расправив крылья, а потом взлетел в небо. Пикирующе устремился к лодке, сделал вираж и снова взмыл вверх. И Фёдор услышал то, чего ни одному гиду не удавалось услышать от чужого скремлина. Описывая в воздухе круги, Мунир пел песню радости. Потому что сердце верного ворона больше не было разбитым на две половинки. И в это напоенное нежностью солнца утро казалось, что по-другому и не может быть.
Фёдор посмотрел на простирающуюся перед ним гладь воды. Она играла весёлыми бликами, эта новая дорога, что лежала перед ним. Лёгкий ветерок, обещавший к обеду усилиться, оказался попутным. Фёдор прикинул, что запросто стащит лодку в воду. Обошёл её. Обнаружил на дне заботливо свёрнутый парус. Понял, что знает, как его поставить, хотя это и займёт какое-то время. А ещё понял, почему с самого начала остановили выбор на лодке с мачтой.
— Сукин ты сын, — усмехнулся Фёдор. — Хардов, ты сукин сын! Ты с самого начала предполагал, что я окажусь в лодке один, и мне не управиться без паруса…
Сейчас он отвяжет лодку и стащит её в воду. Но у него на этом берегу оставалось ещё одно неоконченное дело. Очень приятное дело. Он поманил Мунира и справился с неожиданной неловкостью, когда ворон доверчиво спорхнул ему прямо на руку. Мунир уселся, устраиваясь, весело переминаясь, вцепился когтями в ткань куртки. Фёдор рассмеялся. А затем быстро надел на Мунира хардовский манок. Ворон встрепенулся, раскрыл крылья, да так и замер, склонив голову. Глаза-бусинки…
— Да-а-а! — сказал ему Фёдор. — Лети, старый друг Хардова. — Почувствовал, как в горле запершило. — И мой друг. Лети! Отыщи Тихона и остальных. И отыщи Рыжую Анну, — снова запершило в горле, — ту, что так долго безнадёжно любила его. Но закончилось время, когда угасали надежды. Лети, найди их и разнеси радостную весть.
Ворон ещё какое-то время смотрел на него, словно вопрошая, справится ли он теперь один, а потом захлопал крыльями, торжествующе крича, и взлетел в небо.
— Лети! — крикнул ему Фёдор.
Начал неторопливо отвязывать лодку, свернул бухту каната. Столкнул лодку в воду, и это оказалось легче, чем он предполагал. Ветер подул сильнее. И хоть небо и не заволокло тучами, Фёдор понял, что сюда приближался грибной дождь.
«Хорошая примета», — подумал Фёдор. Нагнулся, чтобы начать разворачивать парус, а потом поднял голову. Посмотрел на водную даль, вперёд. Прошептал:
— Ева, я иду к тебе. Я найду тебя.
5
