— Именно сюда взрослые Айрмонгеры приходят посмоговать.
— Посмоговать?
— Да, посмоговать. Может, посмогуем, Люси, ты и я? Ведь именно для этого комната и предназначена. Давай посмогуем на кожаном диване.
— Не знаю, если честно, меня так еще никогда не спрашивали. К тебе подходит пацан, не так ли? Он придвигается ближе, и тогда… В общем, или да, или нет. Я не уверена, Клод. Ты мне нравишься и все такое, но…
— Ты садишься в одно из этих кресел, они очень удобные, после чего к тебе подходит мужчина и дает трубку. Он зажигает ее, и ты смогуешь, пускаешь смог. Иногда комната бывает настолько засмогована, что, сидя у одной стены, ты не видишь противоположной. Иногда смога так много, что не видно пола. Это очень дымное и туманное место. Представила?
— Представила. Ладно, я посмогую.
Он достал с полки глиняную трубку, и мы стали ее курить, передавая друг другу.
— Мне нравится смоговать, — сказала я.
— Мне тоже, — ответил он. — Мне по душе хороший смог.
— Это великолепно.
— Воистину.
— Слишком хорошо.
— Значит, нам обоим сейчас хорошо. Теперь ты можешь сказать мне?
— Сказать что?
— Ну… можешь ли ты сказать мне… не хотела бы ты сказать… рассказать своими словами… о себе. Я хотел бы узнать. У нас все еще есть время, целая ночь.
Я должна была сказать ему о том, что произошло внизу. Но я не могла — еще нет. Он сидел так близко от меня, и я не возражала. Мы передавали трубку друг другу, и нам было так хорошо, настолько хорошо, что я не хотела останавливаться. Что он сделает, думала я, что он сделает, когда я скажу ему? Он ведь меня не выдаст? Эти Айрмонгеры так щепетильны в вопросах собственности, но все же я не думаю, что он меня выдаст. Он сидел рядом со мной, и его голова почти касалась моей. Он мне действительно нравился. Нравился по-своему. Если бы все сложилось по-другому, если бы это был не Дом, а, скажем, пансион, мы могли бы проводить много времени вместе. Тогда я подумала: а почему бы и нет? И начала говорить. Мы продолжали смоговать, передавая трубку друг другу, пока я рассказывала ему обо всем. Самым важным было то, как нам начать, как, если можно так выразиться, заложить первый камень.
Я рассказала ему о сиротском приюте и той, другой, рыжей девчонке, задире, о доме, в котором я жила раньше, о семьях, обитавших на его этажах, о том, что я вместе с отцом и матерью жила в цоколе, о том, что мать стирала одежду, а отец служил портье. После этого я поведала ему о болезни и о том, что поначалу больными казались предметы, а после них стали заболевать и люди, о том, что везде стали закрываться двери и подъезды, и о том, что в один несчастливый день, когда я пришла из школы, мои мать и отец «вроде как остановились».
— Они опредметились, — сказала я неуверенно. — Застыли и перестали быть собой.
— Мне об этом никогда не рассказывали! — вздохнул Клод. — Даже слухи не доходили!
Мы некоторое время помолчали, после чего он тихо сказал:
— Значит, у тебя нет родителей, как и у меня.
— Но ведь у тебя есть все эти кузены и кузины, тетушки и дядюшки.
— Я вполне мог бы прожить и без них, не считая Туммиса, — сказал он. — Люси, я знаю о Лондоне, хотя никогда его не видел. Монумент. Слон и замок. Линкольнс-Инн-Филдс. Треднидл-стрит! Стрэнд! Хай-Холборн!
— Ты их когда-нибудь видел?
— Перекресток семи солнечных часов! Уайтчепел! Кровавая башня! Харли-стрит!
— Что все это доказывает?
— Вот что я знаю. «Швейные машины Уайта» расположены по адресу: Холборнский виадук, 48. «Чернильные порошки Хорла» — на Фаррингдонской дороге, 11. «Театральное ателье У. Уоллера» — на Тэбернейкл-стрит, 84 / Финсбери-сквер, 86. «Бульоны из говяжьих костей “Компании Либиха”» — на Фенчерч-авеню, 9. Все это и есть Лондон.
— Но это лишь слова, сказанные так, словно они ничего не значат.
— «Заварной крем-концентрат Берда, никаких яиц, продается везде»!
— Достаточно.
— Еще? Есть еще, гораздо больше. «Пилюли Бичема от нервов и мигреней, всего одна гинея за упаковку».
— Ладно, ладно.
Мы еще посмоговали в тишине.
