— Спрашивай.
— Что это была за девочка? Та, в лохмотьях, в палате тетушки Розамути?
— На этот вопрос я не могу ответить. Не сейчас. Спроси о чем-нибудь другом.
— Дедушка, если я еду в город, значит, со мной все в порядке?
— Нет, — сказал он. — Ты слаб, Клод. Ты не такой, как остальные дети. Твое здоровье очень хрупкое. Но тебе, в отличие от остальных детей, присуща определенная чувствительность, определенное понимание. Если можно так выразиться, ты смотришь на мир по-другому.
— Потому что я болен?
— Потому что ты слышишь вещи.
— Да, я слышу вещи, сэр. Это правда.
— Что ты слышишь?
— Они говорят то, что я не должен слышать.
— Но ты ничего не можешь с этим поделать, не так ли?
— Да, сэр, совершенно ничего.
— И что же ты слышишь?
— Тихие голоса.
— Откуда они доносятся?
— Отовсюду. Со всех сторон. Когда в доме спокойно, я слышу постоянный шепот. Это бывает нелегко. Вещи, сэр, они могут разговаривать. Но это неправильно. Я не должен их слышать. Иногда это больно.
— Скажи мне, скажи, какие предметы говорят.
— Любые. Это может быть все, что угодно.
— Например?
— Например, это может быть ботинок.
— Ботинок?
— Да, сэр, ботинок. Или затычка. Это может быть затычка, говорящая: «Джеймс Генри Хейворд», или еще что-нибудь, говорящее: «Джек Пайк» или «Элис Хиггс».
— Например, — сказал дедушка, — скажи мне, что говорит эта вещь?
Дедушка достал из кармана монету и бросил ее мне.
Я поймал монету, внимательно осмотрел ее и прислушался.
— Это монета, дедушка, — сказал я. — Она не говорит ровным счетом ничего.
— А это? — спросил он, бросая мне небольшую линзу.
Я поднес ее к уху.
— Она говорит: «Питер Уоллингфорд. Понедельник — пятница, с десяти до четырех. Вход только по записи, стучать три раза». Это правда. Я не выдумываю.
— Знаю.
— Моя затычка разговаривает, твоя плевательница разговаривает.
— Конечно же, они разговаривают, Клод. Нам об этом прекрасно известно. Мы поняли, что ты — Слушатель, еще когда ты был младенцем. Некоторые младенцы не могут спать из-за воплей Предметов. Мы всегда о тебе знали. Аливеру не стоило поднимать такой шум, его вмешательство вряд ли было нужно. Нам все уже было ясно.
— И дядюшка Идвид тоже слышит. Сэр, дядюшка Идвид… — Я уже не мог остановиться. — Перси Детмолд… Сэр, Элис Хиггс — это девочка, а не дверная ручка! Я действительно это видел? Ох, что же случилось с тетушкой Розамутью и со всем миром?
— Спокойствие! Спокойно, Клод. Позволь мне просветить тебя. Время пришло.
Послышалось шипение, и загорелась газовая лампа. Я не понял, как дедушка зажег ее, — он едва двинулся в своем углу. Тем не менее лампа горела. В ее голубоватом свете комната казалась расположенной на океанском дне. В ней пахло газом, тяжелым воздухом и опасностью. Огромная темная фигура, эта гора щебня, эта величайшая из всех мусорных куч, бывшая моим дедом, так и не снявшим своего цилиндра, из-под которого виднелось его лицо, лицо старика, подобное древнему выщербленному камню, лицо обветренное и высохшее — фигура императора Свалки — заговорила вновь:
— Начнем же.
Внезапно все пришло в движение. Из его карманов посыпались предметы, они буквально лились из него, рассыпались по полу, метались и
