– Мы прошли через многое. Но сегодня… мой сын принес нам надежду.
Он неторопливо прошел вперед и, нежно улыбнувшись, положил руку на голову Голубоглазого. Ему не хотелось, чтобы эта распря продолжалась между ними, бросая тень на столь долгожданное возвращение домой его сына.
– Так приятно тебя видеть, – от сильного чувства у вожака перехватило горло, и голос дрогнул. – Я очень горжусь тобой.
Он надеялся, что Голубоглазый никогда в этом не усомнится.
Ритмично били барабаны, перекрывая рев водопада; сумерки опустились над лесом, раскрасив горизонт яркими оттенками лилового и малинового. Все население крепости, молодежь и старики, собралось на берегах реки, чтобы попрощаться с теми, кого убили люди. Барабанщики стучали по инструментам руками и ногами, как будто это было биение тех сердец, которые остановились навсегда. Плакальщики пели в ритм с барабанами. Дикие цветы украшали тела павших, лежавшие на больших неосвещенных деревянных помостах. Шимпанзе, гориллы, орангутанги и бонобо покоились вместе, так же как и жили.
В отличие от людей, обезьяны все еще вынуждены были разделяться по видам, противопоставляя один вид другому. Иногда Цезарь думал, что объединялись они только из-за того, что боролись с общим врагом. И молился, чтобы разделение на виды прекратилось, когда человеческая угроза исчезнет.
«Вместе обезьяны – сила».
Сопровождаемый друзьями и семьей, Цезарь печально смотрел на то, как несущие факелы обезьяны подошли к помостам, которые были больше, чем ему бы хотелось. Десятки обезьян ждали, когда приближающийся огонь поглотит тела. Трагическая потеря обезьяньих жизней внушала Цезарю отвращение.
Морис заметил боль в его глазах.
«Ты чувствуешь себя ответственным за это», – показал он жестами.
– Я за это в ответе, – тихо сказал Цезарь. – Наши дети уже привыкли к кровопролитию.
«Коба начал эту войну, – снова жестами ответил Морис. – Это его надо винить».
– Нет, – Цезарь покачал головой. – Я должен был предвидеть… что он не сможет забыть того, чтo люди с ним сделали. И что он захочет отомстить им. Я был слеп.
До того как Цезарь освободил его, Коба был подопытным лабораторным животным, над которым ставились жестокие эксперименты, – он научился от людей только ненависти. В конце концов эта ненависть заставила его предпочесть войну – миру и восстание – верности Цезарю. И люди, и обезьяны до сих пор платили за месть Кобы, хотя эта коварная обезьяна уже давно была мертва.
– Он был моим другом, – сказал Цезарь. – И его кровь – тоже на моих руках.
Факелы подожгли помосты. Липкая смола трещала и пузырилась, заставляя огонь расползаться быстрее, пока тела мертвых ни затерялись во взметнувшихся ввысь языках желто-оранжевого пламени. Цезарь чувствовал на своем лице и шкуре жар от огня. Маленький Корнелиус, укрывшийся на руках у матери, скулил от страха при виде громадных языков пламени. Корнелия, чтобы успокоить малыша, гладила его по голове. Ее глаза были влажными от горя.
– Никто не знал, какая тьма жила у него внутри, – настаивал Морис.
Цезарю очень хотелось в это верить.
От помостов летели искры, дым и языки пламени, наверное, вместе с душами принявших мученическую смерть обезьян. Цезарь знал, что люди верили в загробную жизнь, где живые когда-нибудь встретятся с мертвыми. Цезарь точно не знал, будет ли так же и с обезьянами и хочется ли ему этого.
Потому что это значило бы, что он снова встретится с Кобой.
«
