– Вы оставаться здесь. Есть. Отдыхать, – он радостно улыбнулся обезьянам, первым, которых он видел с начала эпидемии. – Со мной.
Цезарь мрачно уставился на снег, который не выказывал никаких признаков того, что должен скоро закончиться. До некоторой степени Плохая Обезьяна был прав – какое-то время они не смогут пойти к военному лагерю на границе. Оставалось только ждать и наслаждаться маленькими радостями крова и горящего огня.
Расслабившись, Плохая Обезьяна заметил, что девочка все еще смотрит на хромированную эмблему «Новы». Он вздохнул, как будто подчиняясь неизбежности, и протянул ее девочке.
– Вот. Ты хранить.
С загоревшимися от счастья глазами девочка схватила безделушку. Плохая Обезьяна посмотрел на Цезаря и на других обезьян, явно надеясь, что его щедрость будет ими оценена. Цезарю все больше нравился шимпанзе, так долго живший в одиночестве. Двенадцать лет – большой срок, особенно когда не видишь себе подобных. Цезарь даже не мог представить, чтo должно было значить для Плохой Обезьяны общение с другими обезьянами.
Если бы только они могли убедить его отвести их к границе…
Цезарь не мог заснуть. Огонь в камине догорел, и осталось только несколько красных угольков, а завывающая метель все еще залетала в вестибюль через дырку в потолке. Насколько Цезарь мог сказать, все остальные уже крепко спали, измученные дневными приключениями, но его сознание отказывалось отключаться. Сомнения терзали его, он выдумывал всевозможные сценарии, в которых его семья спасалась от Полковника, сейчас все дальше и дальше уходившего от Цезаря, который был заперт в этом унылом ледяном дворце. Поняв, что теперь он больше не заснет, он вздохнул и тихо поднялся.
Его печальный взгляд упал на человеческую девочку, мирно свернувшуюся в клубок у брюха Мориса. Она прижимала к себе свою куклу. Сверкающая автомобильная эмблема, подарок Плохой Обезьяны, оставалась зажатой в крохотных пальчиках. Лапа Мориса защищала девочку, как будто она была его собственным ребенком.
Обезьяний ребенок.
Сердце Цезаря сжалось. Глаза увлажнились. Он вспомнил, что так же он спал с Корнелиусом… и с Голубоглазым…
– А ребенок… кто? – спросил тихий голос.
Удивленный, Цезарь обернулся и увидел Плохую Обезьяну, который тоже не спал. Он бросил вопросительный взгляд на девочку.
– Я не знаю, – признался Цезарь.
– Но… она с вами? – спросил Плохая Обезьяна, явно запутавшись.
«Наверное, с нами», – подумал Цезарь и кивнул.
– У нее никого нет.
Плохая Обезьяна смотрел на девочку с жалостью.
– Я видел, как ты смотреть на нее… сейчас, – он повернулся к Цезарю. – Грустный смотреть.
Цезарь не знал, что ответить. Его боль была слишком глубока, чтобы жить с ней, не говоря уже о том, чтобы делиться ей с незнакомцем. Так что он решил промолчать.
Плохая Обезьяна внимательно смотрел на него, вероятно, что-то обдумывая, потом решился задать вопрос.
– У тебя есть… ребенок?
Он мило улыбнулся, в блаженном неведении, что вступает на опасную тропу, и Цезарь бросил на него испепеляющий взгляд. Лицо у Плохой Обезьяны вытянулось, и он закрыл руками рот. Отвернувшись от вразумленной обезьяны, Цезарь почувствовал укол вины – Плохая Обезьяна не знал о свежих ранах, которые обнажил его невинный вопрос. Вздохнув, Цезарь прервал молчание.
– Его убили, – сказал он угрюмо. – Люди.
На лице Плохой Обезьяны появилось понимание и участие.
– О-о… солдат?
Цезарь кивнул, уставившись на гаснущий огонь. У него перехватило горло, и говорить стало труднее, чем обычно. Обычно дурашливое выражение лица Плохой Обезьяны стало задумчивым, когда он осознал то, что Цезарь сказал ему.
– У меня есть ребенок, – признался Плохая Обезьяна.
Цезарь, удивленный, повернулся к нему. Ему не нужно было спрашивать, что случилось с ребенком, – одинокий шимпанзе уже рассказал, что случилось с его сородичами много лет назад. Люди их убили.
Глубоко спрятанные старые воспоминания появились в глазах обезьяны. Он посмотрел на Цезаря.
– Думаешь… ты найдешь его… в человеческом зоопарке? Солдата?
Цезарь мрачно посмотрел на догорающие угли в камине.
– Не знаю. Может быть.
