больше не осталось. Особенно с гориллой на другом конце цепи.
– Я вижу, как противоречия раздирают тебя, – сказал Полковник, и его улыбка пропала. – Ты сомневаешься в стоящей перед тобой цели. Ты сердишься на меня, потому что я сделал то, что считается актом агрессии. Но ты принимаешь это слишком близко к сердцу.
Он подошел к Цезарю, явно не опасаясь за свою безопасность. Но, наверное, слишком близко, чтобы Пастору это понравилось.
– Сэр…
Полковник поднял руку, успокаивая нервного солдата. Он подошел так близко к Цезарю, что до него можно было дотронуться рукой. Цезарь закипел, как будто расстояние между ним и его местью мучило его. Полковник мрачно посмотрел на Цезаря, с его шеи ниточкой стекала кровь.
– Как ты думаешь, что мои люди сделали бы с обезьянами, если бы ты убил меня?
Несмотря на обуревавшую его ярость, Цезарь понял, что хотел сказать Полковник. Если бы он убил Полковника, все его обезьяны были бы убиты в отместку. Разве его месть стоила жизни его народа?
А как же Корнелиус? И Озеро? И все остальные?
Уверенный в том, что до Цезаря дошло его послание, Полковник, испытывая судьбу, подошел совсем вплотную к обезьяне, на расстояние удара. Его пистолет оставался в кобуре, висевшей на бедре… Цезарь понял, что пистолет ему был не нужен.
– Или убить меня более важно?
Цезарь понимал, что это был последний и самый удачный шанс отомстить за свою семью. Каждый мускул в его теле напрягся в ожидании. Нужно было нападать на Полковника, рвать его на куски, прежде чем Рыжий с Пастором смогут его остановить.
«Я могу сделать это. Я могу убить его сейчас».
Но за чей счет? Он с радостью отдаст свою жизнь, чтобы уничтожить Полковника, но имел ли он право жертвовать жизнями своих обезьян?
«Нет, – подумал Цезарь. – И Полковник это знает».
Гигантским усилием обезьяна сдержала себя, в то время как Полковник, насмехаясь, прохаживался перед ним. Стало ясно, что его правильно поняли. Он отпустил Пастора с Рыжим, которые повели Цезаря во двор. Ночной холод отрезвил после духоты полковничьего логова. Удрученный Пастор покачал головой и, когда они отошли на приличное расстояние, прошептал.
– Я же тебе говорил, не заводи его. Это было очень глупо, парень…
Цезарь не был парнем, но это замечание принял за сочувствие. Пастор, единственный из последователей Полковника, кажется, все еще вызывал в нем искру сочувствия и благодарности. Цезарь даже почувствовал какую-то симпатию к молодому человеку, который, до определенной степени, напоминал ему о самых лучших людях, которых он встречал в своей жизни. О добрых и отзывчивых личностях, вроде Уилла и Каролины, Малкольма и Элли. Оглянувшись на Рыжего, Цезарь понизил голос.
– С этой битвы, которая начнется, – сказал он Пастору, – тебе лучше будет сбежать, пока не станет поздно.
– Сбежать? – Пастор остановился и уставился на Цезаря. – О чем ты говоришь?
Цезарь снова тихо заговорил:
– Ты не такой, как он.
Пастор отреагировал так, как будто его ударили. Его голос стал хриплым.
– Он был прав… ты что, думаешь, он больной, да? – осуждающе бросил он Цезарю. – Ты как они. Он не сумасшедший. Это мир сошел с ума. И только он один знает, как вытащить нас отсюда. Он всем пожертвовал ради нас, и ты не имеешь права судить его. Кто ты такой, чтобы судить его?
Лицо солдата покраснело от гнева.
– Я пытался предостеречь тебя, чтобы ты не стоял у него на дороге. Я даже не знаю почему. Но если ты думаешь, что у нас могут быть какие-то дела, что-то вроде отношений… и что ты можешь давать мне – что, советы? Так ты избавься от этих заблуждений прямо сейчас, мать твою.
Злобный ответ Пастора удивил Цезаря и разочаровал.
«Нет, это не Уилл, – решил он. – И не Малкольм».
Пастор мотнул арбалетом, злобно уставившись на разочарованную обезьяну. Его сочувствие мгновенно улетучилось. А может быть, оно никогда так далеко не заходило, как Цезарь позволил себе надеяться.
– Пошел, конг, – прорычал Пастор.
Ракета что-то пробурчал едва слышно – он наблюдал в бинокль за тем, как Рыжий и вооруженный человек провели Цезаря мимо солдатских казарм, где огни гасли один за другим, а люди явно собирались отдыхать после длинного дня, в течение которого они сторожили занятых рабским трудом обезьян. Ракета пожелал им плохих снов и угрызений совести.
Спрятавшись за накрытым снежной шапкой валуном, безволосый шимпанзе скрючился на уступе, нависавшим над лагерем. Морис, с девочкой на спине, и Плохая Обезьяна спустились вниз по каменистому склону, чтобы присоединиться к Ракете, наблюдавшему за происходящим внизу. На лице орангутанга появилось беспокойство.
