– Наверняка снова украли! – она покивала большой головой. – Тут нынче много таких живет, кто полагает, будто всякое писаное слово – это заклинание, вот и крадут у меня листочки. И кого они мне посадили на шею, хотя я этого и не просила? Баба с ее спиногрызами – уже трое. Лодырь, который прячется за газетой, – четвертый. Плюс еще один, что пошел утром на работу, пьяница и ворюга, – пятый. Да, и семья еще – эти даже честные, но грязные и невоспитанные. Шестой и седьмая. Они тоже на работе. Муж на дневную смену отправился, к Хилу, а жена прибирается в домах – там, где с ней еще не знакомы.
– Мы попросим домовые карты всех ваших жильцов. Естественно, мы отдадим их после завершения расследования. Еще передайте тем, кто отсутствует, что мы хотим их видеть в комиссариате.
– Вы что, считаете, это они его убили? – она подозрительно глянула на Брумика. – Тогда вы еще тупее, чем я думала. Тут одни лодыри. Я вам скажу, кто убил! Тот пьяница с третьего этажа, профессоришка. Бес у него из глаз смотрит, дети его боятся. Не то чтобы я его обвиняла. Этот, который подох, Радзишевский, вот он и правда был сукин сын, тут не поспоришь. Жил один на целых семидесяти метрах, потому что у него были знакомства в магистрате. Каждую субботу к себе новых любовниц приводил, одни глупые девки, из сел приезжие. Ту лахудру мою тоже к себе брал, как будто я ее и не предупреждала. Не так оно было, пани Климовская?
– Постыдились бы вы, так-то обо мне при людях! – возмутилась худая женщина. – И неправда это! Он за мной ухлестывал, правда. Но я – ни-ни. Клянусь, не было ничего!
– А потому что предупреждала я! Потому что я о своих забочусь, даже если мне их в квартиру, где Цвимбалы поколениями обитали, насильно воткнули. Мы, Цвимбалы, город этот поднимали! И что нам за это?
– Вернемся к убитому, – напомнил Брумик, поглядывая при этом на Корицкого, который, как ни странно, молчал с того момента, как они сюда вошли.
Сержант посматривал на окна зала и даже выглянул из них наружу. Но особенно много внимания уделил он спрятавшемуся за газетой Павловскому, совершенно не интересуясь несчастной госпожой Климовской. На мадемуазель Крысю тоже лишь глянул, ухмыльнулся – и только-то.
– А мошенник он первостатейный! – хозяйка, как и просили, вернулась к убитому. – Игрок, шулер. Скольких людей в одних носках по миру пустил! Тут, господа, едва ли не очереди к нему выстраивались. Девки с животами да игроки с долгами. Вот такой он был, прошу прощенья, сукин сын. И видал он их всех в одном месте! И девиц тех высмеивал: мол, раньше бы им думать и о себе переживать – и был он прав, не скажу ведь, что не прав. И дурных тех игроков, которым тоже наказание надлежало. Мне никого не жаль. Но то, что совести у него не было, – вот это наверняка.
– Игрок, – записал в блокноте Брумик. – Бабник. Вы знаете кого-нибудь из тех, что к нему приходили?
– А откуда бы мне знать такой-то народец? – Мадемуазель Крыся возвела очи горе. – Господа, за кого вы меня принимаете? Может, у вас в деревне все обо всех и знают. Но в Кракове приличные люди с подобным элементом не знаются. Ну разве что власть такой элемент тебе в квартиру подселит. Но даже тогда я могу делать так, чтобы в моем доме некоторые вещи не случались!
– Но вы ведь смогли бы каждого из тех, приходивших, описать, верно? – впервые вмешался Корицкий. – Подоконники в комнате изрядно вытерты там, где вы привыкли опираться локтями. Да и глазок в ваших входных дверях побольше любого из тех, которые мне доводилось видеть. Любите присматривать за людьми, верно?
– Надо знать, с кем рядом живешь, – уперлась она руками в бедра. – Осторожной быть, когда тебе чужаков в дом пихают!
– Чудесно. Мы сюда пришлем нашего человека, а вы опишете ему подробно всех гостей убитого. А теперь прошу рассказать что-нибудь о происходившем ночью или ближе к утру. И вчера вечером. Но давайте не здесь и не при всех. Есть у вас какое-то тихое место? Своя, может, комната?
– Чужих мужчин я к себе в спальню не впущу! – крупное лицо ее зарумянилось.
– Тогда, может, кухня? Ванная? Мы не привередливы.
– Можно на кухне, – пробурчала она.
– Прекрасно! – обрадовался Корицкий. – Тогда пойдемте. Верно, господин комиссар?
Они пропустили мадемуазель Крысю вперед. А когда она вышла, сержант склонился над Павловским. Отвел в сторону газету, которой мужчина заслонялся, и заявил:
– Одному пареньку вы задолжали горбушку с повидлом. На вашем месте я бы купил этой семье целую банку – в качестве извинения. За тот скандал, который ваши действия вызвали.
– Это вы? – с недоверием воскликнула Климовская.
– Я голоден был, – пробормотал Павловский. – После целой-то ночи! Простите. Я, конечно, куплю повидла! Прошу вас, Крысе не говорите! Она мне не простит!
– Я все слышала, ворюга ты паршивый! – раздалось из коридора. – Чтобы у детей изо рта еду отбирать – совести совсем нужно лишиться!
– Не простит меня! – охнул пойманный на горячем повидлоед, сползая в кресле. – Мне конец!
Проведали они и «профессора», который оказался учителем биологии, что обитал в квартире с еще пятью семьями. Профессор понарассказывал им о
