В таком месте он, в своем костюме, пообтрепавшемся во время прогулок по брусчатке краковских кварталов, в галстуке, который Корицкий никогда не мог правильно завязать, в ботинках, с их просто невероятной способностью притягивать к себе страшнейшую грязь, с немодными усами и выписанным на лице упорством, – со всем этим он был здесь чужаком. Глаза его не сверкали подобно глазам здешних завсегдатаев блеском – ни жадным, ни похотливым. Руки его были в царапинах, губы – сухие. Брился он, лишь когда вспоминал о бритье, – а случалось это не каждое утро.
Ничего странного, что двое горилл, затянутых во фраки, о каких Корицкий и мечтать не мог, увидав его, напрягли мышцы и скривили лица в гримасах, предназначенных для бродяг и бездомных собак. Корицкому они казались несколько жирноватыми, чтобы нормально выживать в кварталах похуже этого. Но здесь, с румянцем на всю щеку и с набриолиненными черными волосами, зачесанными вверх, с черточками усиков столь тонкими и ровными, что казались нарисованными – выглядели они серьезной силой. По крайней мере для непрофессионального глаза.
Сержант некоторое время прикидывал способы, с помощью которых сумел бы сделать так, что в несколько секунд два эти болвана скатились бы по красной дорожке, выстилавшей мраморную лестницу. А потом улыбнулся и махнул перед их носами бляхой.
– Это ничего не меняет, – сказали они одновременно, оба довольно глубоким баритоном – одновременно вежливо, но презрительно.
– Братья Кемпинские, да? Я о вас слышал. Вернее, о двух похожих на вас близнецах: говорят, скрывались от мобилизации из-за сифилиса, которым обзавелись, пытаясь сколотить состояние как альфонсы. Правда, и с этим были проблемы, поскольку собственные девки накидали им по ушам.
– Это было давно, – сказал один из них.
– Это ничего не меняет, – уперся второй.
– Слушайте, парни. Я могу войти туда по вашим стонущим телам – и тогда будет стыдно и вам, и вашим шефам, и их гостям. Естественно, хозяин этого благородного заведения пожалуется потом на меня, а шеф моего шефа станет лить дерьмо ведрами, и раньше или позже оно дотечет и до меня. Я не получу месячной премии или что-то в этом духе. Вот только будет ли проще от этого вам, поломанным и безработным?
– Ты такой вот самоуверенный, а?
– Здесь? Против вас? Видите ли, парни, когда ваши толстые, дрожащие жопы получали пинки от девок, я херачился с русскими, марсианами, Вечной Революцией и со всем, что выходило из адских глубин. Поэтому – да, я в себе уверен. Могу спустить вас с лестницы, но можем просто вежливо поговорить. Как предпочтете?
В любой другой день он наверняка вел бы себя по-другому. Во-первых, с ним был бы Брумик, а молодой подкомиссар обычно выказывал чрезмерное уважение к официальным полицейским процедурам. Во-вторых, существовал шанс, что и сам Корицкий, менее раздраженный совершенно неудачным пока расследованием, оказался бы Корицким более милым. Однако слишком многое нынче шло не по задумке сержанта, и он все чаще испытывал искушение отыграться на ком-нибудь из-за своего разочарования.
К счастью, шеф смены «Казино Мастеров» обладал интуицией, позволявшей решать проблемы раньше, чем становилось слишком поздно. Он материализовался позади охранников, скользнул меж ними и, запрокидывая голову, чтобы заглянуть полицейскому в глаза, спросил, чего уважаемый, собственно, желает – ведь не жетонов же для игры или возможности испортить настроения гостям.
– Стефан Радзишевский. Хочу о нем услышать. Что знаете?
– Довольно много, чтобы его сюда не впускать, – скривился шеф смены. – То есть если бы он сюда пришел. Но он из дома не выходил.
– Боялся кого-то?
– Ага. Города и улиц. А чего вы хотите? Страдал он… этой… как ее… агорафобией.
– А если без абракадабры?
– Боялся открытых пространств, господин ученый. Как видел что-то, не ограниченное стенами, так и обсыкался от страха. Поэтому играл только у себя.
– И всегда выигрывал, верно?
– Не всегда. Но часто. Если бы выигрывал всегда, то не находились бы фраера, которые бы с ним играли, верно?
– Ну, не знаю. К вам же приходят постоянно. А если он здесь не бывал, то откуда ты его знаешь?
– Работа такая. О некоторых людях знают. Теперь уже знают и о вас.
– Я аж трясусь весь. Кто-то из клиентов мог его знать?
– Из наших? Нет, не та лига. Ищите по притонам.
– А вы, братья? Знали его?
– Им играть нельзя, – ответил за охранников шеф. – И никому, кто здесь работает.
– Даже по старым временам? – не сдавался Корицкий.
– Знаем, как этот штемп выглядел. Чтобы его не впускать, – на этот раз говорили они по очереди: по фразе. – И все.
Поскольку все равно пришел он сюда лишь формальности для, чтобы никто не придирался к рапорту, Корицкий не стал дожимать. Ушел не прощаясь, раздумывая только вот над чем: имеет ли какое-то значение тот факт, что шеф смены был в курсе болезни жертвы.
Ни в одном из игровых притонов большего он не узнал. Все смотрели на него криво, играли мускулами, цедили угрозы, а потом выражали радость от
