полицейский, однорукий Анджей Ванат, упирался, что он обанкротится, если не станет как следует зарабатывать на обычных клиентах. А потому поставил здесь столько столиков, сколько сумел, позаботившись лишь о том, чтоб между ними оставался минимум пространства.
Внимание Брумика привлекли двое мужчин под окном. Один был большим, с руками, словно созданными, чтобы сжиматься в кулаки. Казалось, он никогда не снимал кожаной куртки, на которой начертаны были десятки пентаграмм. Похоже, предпочитал он молчать. Заговаривал изредка, обходясь обычно междометиями. Но бывало и так, что порой оживлялся и тогда или ворчал что-то невнятно, или порыкивал от полноты чувств.
За двоих болтал его товарищ, тоже высокий, но худощавый. Этот всегда одевался элегантно, чаще всего в черное – может, потому, что был ксендзом: это выдавала рваная, но все же заметная колоратка[5].
– Эти двое тут вместе каждый раз, когда я прихожу… – обратил на них Брумик внимание Корицкого, пока они ожидали второго блюда.
– Куликовский и Гиполисюк? Они и правда отсюда не выходят. Это наши коллеги по профессии, так сказать.
– И ксендз?
– Ну, поп, ага. У кого-то когда-то появилась идея, что могут пригодиться. Нанимали их еще до нас, на расследования сложных дел. Первое, что они сделали, – это пришли сюда. Сели и напились – и больше уже отсюда не выходили. Пьют за счет города и вроде бы именно отсюда дела и расследуют.
– Вроде бы?
– Пишут о них рапорты. Самые длинные рапорты, которые приходилось мне в жизни читать. Длинные, словно романы – и написанные как романы. С диалогами, сложным действием. Высылают таких штук пять-шесть ежемесячно и берут плату, хотя все дела у них вымышленные.
– И город им за это платит?
– Должно быть, у них хорошие выходы на нужных людей. С другой стороны, у полиции благодаря им большое число раскрытых дел, статистика выглядит прекрасно, и все довольны. Может, кроме нас троих. Потому что нам приходится заниматься настоящими убийствами.
Они съели по порции гуляша, а когда выходили, Брумик снова оглянулся на двух лучших – если верить статистике – детективов Кракова. Те яростно о чем-то спорили – то есть Гиполисюк витийствовал, а Куликовский время от времени бурчал что-то невнятное. Почувствовав, что на них смотрят, ксендз приветственно вскинул стакан, а Куликовский осклабился Брумику и подмигнул.
– Не понравился мне тот профессор, – вспомнил Брумик, когда они заново листали свои заметки. – Дурной у него взгляд.
Они сидели в отведенном для них кабинетике. Сперва должны были занять всю ратушную башню, но потом, со временем, туда принялись впихивать все новые и новые отделы, пока все не закончилось тем, что у них остались только комнатушка без окон и большой подвал, в котором Стшельбицкий держал свои препараты и резал покойников.
– Ученый, – фыркнул Корицкий. – Все они глядят, словно безумцы, и используют непонятные слова. Хрен там в них пользы. Пойдем-ка к нашему мастеру четвертования. Уже бы ему пора что-нибудь узнать.
Стшельбицкий, обычно гордый, словно павлин, на этот раз выглядел сбитым с толку. Сидел, упершись локтями в столешницу, на которой разложил остатки Радзишевского, и молча на них таращился.
– Поймал ты меня, пан сержант, – пробормотал. – Поймал ты меня, потому как на этот раз ничего не вижу. Никакой серы, никаких чертовых испарений. Мурашечки мои, – указал на заколдованный муравейник, рабочие которого анализировали для него следы, – словно под кипятком шустрят, но и они тоже ничего не сумели найти. Есть слюна – и только. Сейчас они ее исследуют. Я сделал слепки следов от укусов и теперь просто дурею, потому что они все одинаковые.
– Одинаковые, ага – одни меньше, другие больше! – разозлился Брумик, который надеялся, что палач даст им хоть какой-то след.
– А вы надо мной не смейтесь, комиссар. Размер у них разный, зато форма – одна. Понимаете, господа, это словно одна и та же челюсть, только разных размеров.
– То есть это не гномы-людоеды и не великан? – обрадовался Корицкий.
– Нет, – проворчал палач. – Разве что все они близнецы. Гномы-близнецы купно со своим близнецом-великаном, а к тому же еще – все людоеды. Я многое повидал, но на такой теории настаивать не стану.
– И никакой кошачьей шерсти? – выстрелил вслепую Брумик.
– Кошачьей? Полагаете, коты его порешили? Нет, никакой шерсти. Ни собачьей, ни кошачьей, волчьей или хотя бы беличьей. Лишь человеческие волосы, одинаковой формы челюсти – только разной величины. Пока мурашики мои чего-нибудь не обнаружат, отправляйтесь искать другие следы.
И они пошли. Брумик искал по приютам и госпиталям следы женщин, брошенных убитым. В некоторых заведениях его знали неплохо, поскольку он уже с месяц искал свою первую неразделенную краковскую любовь – милую соседку, что пропала вскоре после того, как стала его информаторкой.
Корицкий же отправился на обход местных карточных притонов. Начал он, впрочем, с легального казино, что находилось на первом этаже дома на Славковской улице. Богачи со всего мира фланировали там в сопровождении красавиц, увешанных драгоценностями, которые стоили побольше годового жалованья простого сержанта полиции.