– Наконец-то я вас нашел.
Темная Бабаева суть выплескивается из зрачков, превращает погожий день в безлунную ночь, заставляет руку беспомощно шарить в поисках веретена, а черную кровь вскипать белой пеной.
– Не надо. – Палец с обгрызенным ногтем прочерчивает на бледной щеке грязную дорожку. Блэк взвивается на дыбы.
– Блэк, сидеть! – Собственный голос кажется придушенным.
– Не делайте того, о чем потом пожалеете. Вам будет очень больно.
Даже угроза в его устах получается изящной, как комплимент. Романтик и психопат, уживающиеся в одном теле.
– Леха, что ты натворил, шельмец?! – Сиплый голос Никодимыча от злости делается свистящим.
– Руки убрал, придурок! – А в голосе Жорика – плохо замаскированное раздражением веселье. Жорику нравится хаос.
– Простите! Простите меня, пожалуйста! – Пальцы, до этого каменные, становятся испуганно-суетливыми, шарят по Арининой одежде, стряхивая грязь и травинки. – Вы не ушиблись? Я не хотел. Никодимыч, честное слово, оно само. Как ливануло…
– Я тебе дам «само»!
От подзатыльника, не слишком сильного, но обидного, кепка слетает на землю, и Бабай, который больше не Бабай, а бестолковый Леха, падает на колени, прикрывая руками белобрысый затылок.
Зачем же он стал убивать? С таким талантом к лицедейству он нашел бы себя на театральных подмостках, а не на темных тропах безумия.
– Дамочка, простите. Я ведь не сделал вам больно? – Быстрый взгляд из-под длинной челки.
Пока не сделал…
– А хотите, я вам помогу? – Все тот же взгляд, только пристальный, испытующий, и испуганное «ой» от второго подзатыльника.
Ей не нужна помощь. Только не от него…
– Вставай, коза! – Сильные руки подхватывают под мышками, рывком ставят на ноги, от чесночного духа к горлу подкатывает тошнота. – Ишь, защитника себе нашла! Такого же убогого. Да не вались ты на меня. Стой смирно! Никодимыч, переверни-ка кресло. Ага, вот так, спасибо. Садись давай! Нагулялись!
Сидение кресла тоже мокрое, но Жорику плевать, он брезгливо вытирает руки о штаны, словно вымарался в грязи. Блэк скалится, примеряется к вене, вздувающейся на бычьей шее санитара. Бабай, натянувший шкуру разнорабочего Лехи, закручивает вентиль, от усердия высунув кончик языка. Сумасшедший дом…
А у нее появилась еще одна причина для побега. Одна очень веская причина…
– Есть кто живой? – Жорик вкатил кресло с Ариной во флигель, обвел скептическим взглядом пустующий сестринский пост, хмыкнул: – Все вы, бабы, одинаковые.
С Лидией у Арины не было ничего общего, но она промолчала.
Прежде чем вкатить кресло в палату, Жорик долго примерялся, а потом велел:
– Убери с подлокотников свои чертовы руки!
Арина молча исполнила приказ.
– И Хелене о случившемся ни слова. Ясно?
– Ясно.
– Вот и славно. – Жорик был в благодушном настроении, на Арину смотрел почти ласково. – Мокрая вся…
Он вышел из палаты, но через пару секунд вернулся со стопкой одежды, велел:
– Переодевайся!
Одежда упала на кровать, Жорик поудобнее устроился на стуле.
– Чего ждем? – спросил с поганой усмешкой.
– Выйди.
– Мне по инструкции не положено оставлять тебя без присмотра, а Лидок куда-то свинтила. – Жорик огляделся, словно рассчитывая найти Лидию в Арининой палате. – Видишь, нет ее! А раз ее нет, значит, я за нее. Да ты не стесняйся, я и не такое видел.
А время поджимает. Да что там поджимает – пролетает со скоростью пули! То время, которое ей удалось украсть у судьбы. Жорик не уйдет, пока она не переоденется. Жорик жаждет бесплатного стриптиза, а она жаждет хоть на пару минут остаться одна.
Мокрая кофта прилипла к телу. Арина стаскивала ее осторожно, словно вторую кожу. Сняла, сложила. Юбка соскользнула легко, но запуталась на щиколотках. Когда пришел черед белья, Жорик сглотнул. С бельем Арина справилась быстро. Хрен тебе, а не стриптиз!
– Все, я готова, – сказала, застегивая последнюю пуговицу на блузке.
– А ты ничего. – Жорик ухмылялся. – Только слишком тощая.
Кресло-каталка отъехало в сторону с противным скрипом, когда Жорик двинулся на Арину.
