бетонными плитами. И успеваю проскочить через оконный проем за миг до того, как он рушится в пустоту.
Кажется, что еще минута, и туда же провалится весь этот безумный, рожденный
Но это не важно.
Лишь одно сейчас имеет значение – сколько осталось до цели и как близко к ней мой соперник.
Иногда я бросаю короткие взгляды в фальшивое, каменное небо.
Там фигурка в синей куртке, точно как я, не ведает усталости, двигаясь через бетонно-асфальтовый водоворот. И точно так же не останавливают его вырастающие на глазах горы и пропасти.
Понятия не имею, кто это может быть. Ясно, что он не слабее.
Теперь мы идем почти вровень!
А верхний и нижний города все ближе друг к другу.
Значит, скоро нам придется сойтись в смертельной схватке. Если только я не вырвусь вперед, если первым не овладею
До багровой туманной завесы – теперь уже немного. Глаза слепнут от пота и пыли, в голове звенит от ударов камней, от грохота рушащихся зданий, и сердце бешено подпрыгивает в груди. Но я уворачиваюсь от куска стены, словно от огромной ладони. Запрыгиваю внутрь падающей набок высотки и по кренящемуся полу пробегаю ее насквозь – среди опрокидывающихся шкафов и сползающих диванов, среди хаоса, оставшегося от чужих загубленных жизней…
У меня лишь несколько секунд, чтоб выпрыгнуть с той стороны.
Но распахнув новую дверь ударом ноги, я вдруг цепенею. Потому что узнаю комнату.
А еще узнаю людей, сидящих за столом, – папу и маму, совсем молодых, лишь ненамного старше меня сегодняшнего. Двадцать лет назад, в новогодний вечер.
Гостиная в моей квартире, в моем родном городе…
«Где же ты ходишь, Глеб?» – хмурится отец.
А мама улыбается: «Руки помыл?»
На столе меня ждет любимый «Киевский» торт. Там – мандарины и жареная утка. Все как тогда, рельефно отпечатанное в детской памяти.
Я знаю, что это не может быть настоящим, я помню о каменном водовороте за пределами комнаты. Но тут, внутри, теплая реальность кажется почти незыблемой – и старый стол с резными ножками, и ровное пламя свечи на столе, и взгляды родителей.
«Скорее садись!»
«Извини, мама… Я не могу».
Ее глаза становятся грустными. А отец кусает губы и молча теребит бахрому дешевой китайской скатерти.
«Ты устал, Глеб, – вздыхает мама, – может, передохнешь с нами – хоть чуток?»
«Не теперь…»
Мне так хочется задержаться в этой комнате – хоть на минуту.
Или навсегда.
Я чувствую… Нет, знаю, что тут меня не достанут все проклятые чудеса Зоны. И пусть рушится к дьяволу в пасть весь призрачный город
Просто сидеть за столом, чувствовать тепло маминых ладоней и слышать голос отца…
Разве не об этом я мечтал еще подростком – голодными и холодными ночами кутаясь в тряпье возле самодельной буржуйки?
Всего доля секунды – на то, чтобы вернуться домой.
Но у меня ее нет – даже этой доли…
И я делаю шаг вперед – к балконным дверям за фиолетовыми занавесками.
«Мы очень за тебя переживаем, Глеб», – говорит мама.
«Я знаю», – не оглядываюсь и все равно, будто наяву, вижу ее печальные глаза, родинку на ее правой щеке…
«Ты уверен, что не сбился с пути?» – долетает встревоженный голос отца.
Мне так хочется что-то ему сказать, но вдруг я понимаю – у меня нет ответа. Единственное, что остается, – отдернуть занавеску, распахнуть балконную дверь и прыгнуть вперед – в хаотичное мелькание каменного ада…
Бетонные блоки летят в пыльную бездну, но я перескакиваю по ним через пустоту. Уворачиваюсь от искрящего кабеля, протискиваюсь через узкий, сдвигающийся на глазах лабиринт рухнувших многоэтажек.
Верхний и нижний города перемалываются тут в одну смертельную кашу. А верх и низ несколько раз меняются местами – будто две змеи, свившиеся в одну спираль.
