Я нахмурилась.
– Да что ты об этом знаешь!
Она подошла ко мне.
– Рукоять слишком тяжелая для лезвия.
Я напряглась, словно Пенелопа сказала какую-то гадость о моем первенце.
– Рукоять отличная. Ни черта ты в ножах не понимаешь!
– А ты ни черта не понимаешь в физике, – ответила она.
Я открыла рот, чтобы огрызнуться, вот только я и правда не знала, что оно вообще такое.
– Ты же этот нож не для метания делала?
Я покачала головой.
Пенелопа вытянула палец и положила на него клинок, придерживая за рукоятку. Потом отпустила руку, и он упал на землю.
– Ну и что с того?
Она подняла нож.
– Рукоять слишком тяжелая. Он не сбалансирован.
А я, кровь из носу, должна научиться бросать его и попадать в мишень.
– И что теперь делать?
Пенелопа показала на шишки на оленьем роге.
– Нужно их спилить.
– Легко сказать. Они же прочные, как железо, – заявила я, забирая у Пенелопы нож и грустно глядя на него.
– Как хочешь. Но этим ножом ты в мишень никогда не попадешь. Придется что-то менять.
Менять! Терпеть не могу это слово. Бабка попыталась меня изменить, когда увидела, как я кролика потрошу. Один мужик из Риджуэя тоже заявил, что если я не изменюсь, то замуж никогда не выйду. Не пытался меня менять только Крегар – думал, что я такая же, как он.
– Не сейчас, – промурлыкала я, баюкая клинок в руках. Мой нож – моя жизнь. – Успеется.
Мы провели ночь под деревом. Его ветви почти касались земли, так что получилось что-то вроде пещерки. Из-за Пенелопы я глаз не сомкнула. Она крутилась и бормотала во сне. В общем, мы обе не выспались и встали уже уставшие. Если я не посплю, меня лучше не трогать, и Пенелопа тоже оказалась не сахар.
Мы цапались весь день, как парочка росомах из-за белки. Шагали с рассвета до самого заката, а прошли разве что миль двадцать. Пенелопа всю дорогу ныла: ноги болят, я устала, я есть хочу, мне холодно. Жалобы, жалобы, жалобы. Она хромала еще сильнее, чем вчера. Скорее всего, прикидывается. От мозоли такого не бывает.
От веса рюкзака снова разболелись ребра, но когда я пыталась отдать его Пенелопе, она начинала ныть, так что я плюнула и уже не спорила.
– Если не заткнешься, – рявкнула я, когда мы подошли к каменистому склону, – я тебя прям здесь брошу.
Мы приблизились к подножию гор, дороги теперь будут крутыми и скалистыми. Не хотелось слушать ее нытье.
– Мне нужно отдохнуть, – заявила она. – Ужасно хочется пить.
Я не остановилась, просто отцепила фляжку от рюкзака и швырнула на землю. Пусть поднимает. И так почти все выхлебала.
До Халвестона оставалось дня три пути, и у меня ее стоны уже в печенках сидели. Я вообще в тот день о жутких вещах думала. Прикидывала, как бы оставить ее среди ночи. Или найти овраг и устроить несчастный случай. Или насыпать ей в воду болиголова. Да что угодно, лишь бы она заткнулась.
На следующий день мое желание исполнилось. Пенелопа и слова не сказала. Она, спотыкаясь, брела за мной, бледная и вспотевшая от усилий, и не проронила ни единой жалобы. За все утро только раз рот открыла – попросила меня немножко отдохнуть в теньке. Когда мы присели, я поняла, что с ней что-то не в порядке. Она дышала так, словно кто-то изнутри бил ее в грудь – прерывисто и неглубоко. Сидела, прислонившись к дереву, а руки лежали на земле. Муравей пополз по ее пальцу, а она даже не пошевелилась, чтобы его сбросить. Он продолжил свой путь вверх по запястью, потом по руке. Кусачий красный муравей. Уж если цапнет – чесаться будет жутко. Он до самой шеи добрался, когда я его скинула.
– Пенелопа, – позвала я, щелкая пальцами у нее перед носом.
– А… Мы что, уже идем?
– Ты никуда не идешь.
Она попыталась встать, но не смогла – сил не хватило.
Когда я увидела повязку на ноге и кожу вокруг нее, у меня челюсть отвисла. Бинты пропитались чем-то желтым, а кожа покраснела. Вокруг раны расползались воспаленные вены.
– Вот дерьмо! – шепотом выругалась я.
Я не могла размотать повязку – гной и кровь приклеили ее к коже.
